Измена. Право на истинную (СИ)

— А этих двоих, похоже, наоборот, прихватило, — Вестар расплывается в улыбке. — В гляделки играют. Не моргают уже минуты две.

— Как-то у нас тут торжественной церемониальности не хватает. Непорядок, — Жрец с наигранной печалью вздыхает. — Так… — устало озирается, отступает и разводит руки в стороны. Набирает полной грудью воздух и глубоким низким голосом, от которого меня пробивает дрожью, говорит, — и нарекаем вас Анреем и Эрвином.

Трава вздрагивает под легким порывом ветра и в воздух медленно поднимаются желтые светлячки. Вспыхивают огоньками и летят к ночному небу, неторопливо кружась в хаотичном танце. Анрей и Эрвин замирают, и в следующую секунду смеются звонкими колокольчиками.

— Ну, хоть кто-то тут оценил мои старания, — Жрец выдыхает и опускает руки. — И не верьте своей мамке, что я лжец и обманщик.

Я оглядываюсь и чувствую, как по щеке бежит слеза.

— Ладно, извинения приняты, — он рассерженно отмахивается от меня и переводит взгляд на Ивара. — А ты, давай-ка, по всем правилам метнулся за праздничной дичью.

Не дождавшись ответа, шагает к нему, аккуратно забирает из его рук Анрея, который тут же хватает его за бороду.

— Зайчика хотя бы принеси, Альфа. Можно даже белочку, но это совсем несерьезно будет.

Глава 36. Как спалось?

— Это что? — спрашиваю я, глядя на гору мертвых полевок на столе.

— Полевки, — едва слышно отвечает главная кухарка, а за ее спиной прячутся ее помощницы. — Альфа принес.

Я прижимаю кулак к губам, закрываю глаза и медленно выдыхаю, чтобы не сорваться на бледную кухарку, которая взволнованно вытирает ладони о фартук. Она ничего не понимает. Никто здесь ничего не понимает, кроме меня. Мой муж издевается надо мной. Вот тебе, дорогая, мыши, о которых ты мечтала, в качестве ритуальной дичи.

— И что мне с ними делать, Госпожа? Ну, оленя сейчас Васка освежевывает и потрошит. С ним я знаю, что делать, а с полевками?

— Какого оленя?

— Белохвостого, — кухарка хмурится. — Был олень и полевки в рубашке. У оленя, кстати, шкура красивая. У кровати постелить… или даже на кровать… Или в колыбельки для ваших мальчиков. Очень красивая. И совсем зубами и когтями не попорчена. Но что с полевками делать?

Молча покидаю кухню, преисполненная праведным гневом. И в этой ярости я не замечаю весь путь до гостевой спальни, в которой обосновался мой муж. Я врываюсь в комнату:

— Ты совсем охамел?!

Замираю, потому что я застала Ивара голым. Стоит у массивного комода из красного дуба, выжимает полотенце в чашу с водой и неторопливо вытирает шею:

— Тебя стучать не учили?

— Ты…

— Прости, дорогая, но если ты не заметила, то я не одет, — скользит полотенцем к крепкой груди, — хотя с чего это я должен стесняться своей жены, да?

— Так оденься.

— Я привожу себя в порядок, — вновь смачивает полотенце в воде, выжимает и спрашивает, — ты по какому вопросу решила явиться ко мне с утра пораньше? Обсудить, как спалось?

Я должна уйти, хлопнуть дверью, как подобает смущенной девушке, которая видит, что голый мужчина реагирует на ее внезапное появление физическим возбуждением, но Ивар только этого и ждет. И в моем побеге он вновь почувствует свое превосходство.

— И как же тебе спалось? — смотрит на меня и касается полотенцем плеча.

— Не твое дело… — цежу сквозь зубы. — Как ты посмел…

— Что именно?

— Полевки… — рычу я. — Что за пощечина?!

— Разве ты не предлагала удивить меня изысканными блюдами из мышей? — насмешливо вскидывает бровь, но я замечаю его расширенные зрачки и темную тень в глазах. — Кстати, тебе к лицу этот цвет.

На несколько секунд теряюсь от его внезапного и пренебрежительного комплимента. Я ему тут про полевочное унижение, а он мне говорит про платье из молочного атласа, неторопливо вытирая мускулистое предплечье.

— Нет у меня желания удивлять тебя своими кулинарными изысками, Ивар, — тихо отвечаю я. — Возиться с мышами ради твоего эгоизма, беспринципности и безнаказанности я не стану.

Я слышу, как дрожит мой голос, и улавливаю в воздухе терпкое желание Ивара. Он им весь благоухает и не стремится его в себе подавить: он меня хочет, и я должна это знать и прочувствовать через острое волчье обоняние.

— Значит, мне и бусиков из камушков, косточек, шишечек и зубов не ждать в знак благодарности за добытых полевок? — обнажает зубы в оскале.

— Да как ты смеешь? — меня ошарашивает его наглость до злой дрожи во всем теле.

— И не хочешь мне помочь со спиной? — слегка прищуривается и протягивает полотенце. — Боюсь, не дотянусь.

Делаю шаг, еще один, третий. Ивар удивлен, а я с улыбкой хватаю тяжелую фарфоровую чашу и выплескиваю воду в его лицо. Фыркает, встряхивает влажными волосами и отплевывается от воды.

— Утренние омовения окончены, — отставляю чашу, вглядываясь в горящие глаза Ивара. — Можешь одеваться. Я позову слуг.