Изменницы

– Я рада, что меня не призовут ко двору, – призналась Maman. – Мои дни там окончены, finis. Теперь у меня есть Стоукс, который привез меня в лучшее место. – Они с Левиной обменялись улыбками. – И еще у меня есть Мэри… – Она посмотрела мне в глаза. – Мышка, ведь ты не хочешь возвращаться ко двору?

– Нет, мама, – ответила я, представляя, какой тихой, мирной жизнью мы заживем здесь, в Бомэноре, или даже в Брадгейте. – Вы думаете, после того как все изменится, нам вернут Брадгейт?

– Вряд ли.

Я поняла, что об этом Maman не хочет говорить. Я вспомнила Брадгейт, живо представила себе его коридоры, мысленно побродила по просторным залам. Там навеки осталась и Джейн; я помнила, как она читала у окна, гуляла в парке, преклоняла колена в часовне… Меня пробрал холодок. Мне стало грустно.

– Почему у тебя такой вид? В чем дело? – спросила Maman.

– Ни в чем, – ответила я с вымученной улыбкой. – Ничто не порадовало бы меня больше, чем остаться вместе с вами. Вы ведь знаете, что счастливее всего я вдали от двора.

– Надо будет и Кэтрин уговорить остаться, – сказала она. – Хотя, наверное, она захочет участвовать в похоронах. В конце концов, она – камер-фрейлина.

– Ей там не понравится, – заметила Левина и поинтересовалась: – Вам известно о Гертфорде?

– Брате Юноны? Вокруг Кэтрин все время увивается то один, то другой юноша.

– По-моему, у них все довольно серьезно.

– Да, наверное, – задумчиво ответила Maman. – Что ж, он – не самая плохая для нее партия. У него хорошая родословная. Вина, вы его знаете?

– Видела несколько раз. Он очень похож на свою сестру – иногда даже кажется, что они близнецы, хотя это не так.

– Юнона мне нравится. Если брат по характеру похож на сестру, все будет хорошо.

– Его считают тщеславным, – заметила Левина.

– Юноше полезна толика тщеславия, – возразила Maman, – особенно такому, как он, ведь его семью обвинили в измене. Тем не менее нам необходимо быть бдительными. В конце концов, Кэтрин – не какая-нибудь простушка. Мне бы не хотелось, чтобы она угодила в ловушку и вынуждена была выйти за человека, который просто хочет возвыситься за ее счет… – Она словно мыслила вслух. – Кровь Тюдоров, которая течет в нас, может быть скорее проклятием, чем благословением. Гертфорд и сам потомок вполне хорошего рода, в его жилах тоже есть немного королевской крови, и я уверена, что Елизавета вернет ему все титулы. Она всегда питала слабость к их семье.

Левина цинично засмеялась, и Maman подхватила смех; я поняла, что они намекают на нечто неизвестное мне.

– Если они поженятся, нам придется терпеть его мать. Она отвратительное создание, совершенно невыносима – раньше мы называли ее Стэнхоуп, чего она терпеть не могла.

– Говорят, сейчас она сильно смягчилась, – заметила Левина.

– Вышла за своего дворецкого, верно? Значит, спустилась на пару ступенек. – Обе снова засмеялись. – Да, действительно, всем нам пришлось спуститься с небес на землю… Если не считать вас, Вина.

Глядя, как они радостно сплетничают, я отметила, что еще никогда не видела Maman такой довольной. Меня наполнило тепло, потому что и я участвовала во всем.

Часть третья Королева Елизавета

Лондонский Тауэр, январь 1559 г.

Кэтрин

Было ужасно проводить ночь за ночью на коленях в часовне Сент-Джеймского дворца у гроба королевы; от запаха бальзамирующих составов у меня слезились глаза. Предполагалось, что мы молимся о спасении ее души, чтобы она недолго пробыла в чистилище – хотя, по словам Marxian, никакого чистилища не существует, и теперь, когда королева умерла, уже не надо притворяться, будто мы в него верим. И тем не менее я была там вместе с остальными фрейлинами и исполняла свой долг. Мурашки бежали у меня по коже оттого, что приходилось стоять так близко к покойнице. Я заставляла себя не думать о том, что будет, когда мы умрем. При одной мысли о смерти мне хотелось закрыть глаза, зажать уши руками, мурлыкать что-то веселое и притворяться, что никакой смерти нет.

В часовне было холодно, как в могиле; когда мы не молились о спасении души королевы, надо было делать вид, что деревянная статуя, облаченная в одежды ее величества, – это сама королева. Мы обязаны были подавать ей еду, приседать перед ней, одевать ее, умывать, как будто статуя и есть она сама; мы даже пели ей псалмы. Потом мы присутствовали на нескончаемых похоронах, когда труп лежал в гробу, а рядом с ним сидела деревянная кукла в короне.

Тогда было плохо, но, хотите верьте, хотите нет, сейчас еще хуже. Меня вместе с толпой других придворных погнали в Тауэр, чтобы приветствовать новую королеву в Лондоне. Здесь было холодно, так холодно, что я не чувствовала под собой ног, а порывы ветра сыпали снег мне в лицо, отчего у меня онемели щеки. На мне было мое лучшее платье изумрудного цвета, но его никто не видел, потому что из-за холода я была закутана в плащ и не смела ни на дюйм распахнуть его, чтобы показать расшитый драгоценностями лиф – можно было замерзнуть до смерти.