Изменницы

– Лорду-мэру она сказала, что с радостью прольет свою кровь ради благополучия нас всех! – крикнул кто-то впереди.

– Не думала, что доживу до этого дня, – всхлипнула моя соседка, вытирая глаза батистовым платочком. Ее дочь, которая сидела по другую сторону от меня, смотрела на свои руки или на улицу – куда угодно, только не на матушку.

Я почти ничего не замечала, потому что старалась разглядеть в толпе Гертфорда. Вчера он разыскал меня в покоях Юноны, где я сплю, потому что при дворе у меня больше не было отдельных покоев.

– Мне вернули мой титул, – объявил он. – Китти, теперь я снова по праву граф Гертфорд!

Мне хотелось порадоваться за него, но почему-то показалось, что его возвышение как-то связано с моим падением и вскоре я ему наскучу, ведь моя звезда закатилась. Что толку от того, что в моих жилах течет кровь Тюдоров, если меня не допускают в личные покои королевы?

– Рада за вас. – Я делано улыбнулась.

Но потом он сказал, что «наши дела» – да, он выразился именно так, не сказал «нашу любовь» или даже «нашу привязанность друг к другу», а всего лишь «наши дела» – следует держать в тайне от Елизаветы.

– Едва ли у нас с вами есть какие-то «дела», – возразила я. – Если выражаться так, получается, что… между нами было нечто большее, чем в действительности. – Я изо всех сил изображала беззаботность, намеренно используя прошедшее время для того, что для меня стало таким ослепительно, обжигающе настоящим. Все внутри переворачивалось при мысли о том, что, с тех пор как я стала никем – всего лишь попавшей в опалу дочерью казненного государственного изменника, – он утратил ко мне всякий интерес. Ему хотелось одного: жениться на девушке королевской крови и таким образом возвыситься. Но теперь эта девушка утратила для него всю свою притягательность.

Мы медленно трусили в хвосте процессии, осыпаемые снегом. Я позволила себе вспоминать о том, как мы с Гертфордом проводили прошлое лето. У нас были тайные свидания в садовой беседке в Хенуорте, в саду Уайтхолла, а иногда удавалось урвать час в моих покоях при дворе, когда слуги уходили на мессу. Лежа в его объятиях, я слушала его шепот:

– Китти, я знаю, что значит так ужасно лишиться любимого отца. Я понимаю тебя больше других, потому что я пережил то же, что и ты. Мы с тобой как одно целое. – Потом мы утешали друг друга поцелуями. – Китти, мы с тобой созданы друг для друга.

Полгода наша любовь расцветала, и вот теперь он называет ее «наши дела»! Любовь отцвела, все лепестки опали.

Скорее всего, он понял, что без меня вернее поднимется по придворной лестнице. Может быть, за всеми его клятвами ничего не стояло. Может быть, он считал меня такой распущенной, что решил, будто меня можно очаровать и уговорить на совокупление. Я уже начала гадать, не рассказывала ли ему Юнона о тех вещах, которые мы с ней позволяли себе под покровом ночи, – нет, только не Юнона, она ни за что никому не скажет, даже ему! Но потом я думала о том, чего не замечала раньше. Может быть, Юнона ревнует – и то, что раньше казалось ей хорошей идеей, превратилось в источник сожаления?

– На самом деле между нами ничего серьезного не было, так, преходящее увлечение, – сказала я ему тогда самым беззаботным тоном.

Мне показалось, что в его глазах мелькнуло сожаление; может, он и правда о чем-то жалел. Но потом я не утерпела, прильнула губами к его губам, просунув внутрь язык; внутри меня все сильнее разгоралось желание. Правда, после, когда он стал мне отвечать, я оттолкнула его, сказав:

– Гарри Герберт послал мне розу. Смотрите, разве не красиво? Она, конечно, шелковая, ведь даже волшебник не сумел бы добыть живую розу в январе.

Так и есть – Гарри Герберт действительно прислал мне шелковую розу. Я получила ее в ответ на свое письмо, в котором сообщила, что мы с ним не можем быть вместе. Он ответил стихотворением о розе с шипами и приложил к стихам цветок. И хотя я его уже не люблю, приколола розу к корсажу на то место, где носила бы драгоценный камень или шелковый цветок от Гертфорда, если бы он прислал мне такой, чего он не сделал. Так что у нас вовсе не «наши дела»; у нас нет никаких «дел», а я – никто. И все же, пусть меня здесь так унизили, я не могла себя заставить поехать в аббатство Шин ниже по течению Темзы, куда поместили Maman и Мэри.

Одна из лошадей впереди нас захромала; нас попросили потесниться, чтобы всадник сел в нашу коляску. Я и так была стиснута между дамой, чьего имени не помнила, и ее дочерью; и у меня болела голова от постоянных радостных криков при виде разноцветных лент и жонглеров, которые подбрасывали в воздухе шарики. У меня промокли и замерзли ноги. И вдруг – о радость! – в нашу коляску села не кто иная, как Джейн Дормер – хотя бы одно знакомое лицо! Дочь дамы, чьей фамилии я не помнила, вынуждена была пересесть на скамью напротив, а Джейн Дормер устроилась рядом со мной. В последний раз я видела Джейн в аббатстве на заупокойной мессе по королеве; после того события она вышла замуж за Фериа.