Изменницы

– Как к вам теперь обращаться? Графиня? – спросила я, поддразнивая ее, радуясь недолгой передышке и возможности отвлечься от мрачных мыслей. – Каков же он? Как вообще все? – Мне хотелось задать подруге много вопросов, и я едва сдерживалась.

Джейн покраснела, заставляя меня замолчать смущенной улыбкой, и едва слышно произнесла:

– Он очень мил.

– Мил?! – повторила я, и она кивнула, но было ясно, что она не раскроет мне тайн супружеской спальни.

Я думала о нем, о Ферма: хорошо ли ей в его объятиях, порядочный ли он человек, не самонадеянный ли молокосос вроде Гертфорда.

– А как Дарем-Хаус?

– Китти, там кипит жизнь. Я очень рада, что оказалась вдали от двора теперь, когда… – Она сделала паузу. – Ну, вы понимаете. – Наверное, она хотела сказать: теперь, когда больше нет прежней королевы, ведь она относилась к Джейн как к родной дочери.

– Вы скоро уедете в Испанию?

– Еще нет. Мой муж… – она снова залилась краской, – по-прежнему остается здесь посланником. Хотя, – она понизила голос, – он недолюбливает новенькую. – Насколько я поняла, «новенькой» она назвала Елизавету. – А вы, Кэтрин? Почему вы не со всеми?

– Не успели вы с вашим мужем улечься в супружескую постель, – шепотом ответила я, чтобы не смущать ее еще больше, – как меня изгнали из внутренних покоев. Судя по всему, «новенькая» меня терпеть не может.

– Но это невозможно, ведь вы – ее самая высокопоставленная кузина! – Джейн ненадолго умолкла, чтобы посмотреть на живую картину, мимо которой мы проезжали. – Ах нет… Это…

Мальчик с жалким видом сидел на перевернутой тачке, увенчанной сухим деревом, а рядом с ним стояли пышно разодетые пастухи и пастушки на зеленом фоне. Они декламировали стихи, но слов не было слышно из-за шума.

– Намек ясен, – вздохнула она. Я редко видела Джейн Дормер в таком гневе, но не вполне поняла, что она имела в виду. Наверное, здесь какая-то метафора. – «Злачные пажити»![19] – Она была в ярости. – Несправедливо противопоставлять ей годы правления прежней королевы! Какое неуважение!

Теперь я поняла смысл живой картины; наверное, в ней есть доля истины – последние годы правления Марии были наполнены страхом и голодом; не было ничего удивительного в том, что народ теперь надеется на лучшее. Говорят, Елизавета не собирается никого преследовать за веру, что, конечно, радовало. Я ничего не произнесла вслух, зная, как расстроится Джейн – она ведь была любимицей прежней королевы. Наверное, когда ты кого-то любишь и находишься так близко – не замечаешь недостатков любимого человека.

– Кэтрин, – продолжала Джейн, – что вы теперь намерены делать? Останетесь при дворе?

– Наверное. Юнона Сеймур позволила мне жить в ее покоях.

– Но… – начала она и вдруг умолкла.

Нас встречали и провожали приветственные крики толпы, а дама, сидящая напротив, после каждого поворота радостно кричала:

– Смотрите, как народ любит нашу новую королеву!

Наконец мы прибыли в Вестминстер; нас высадили из коляски, и мы оказались на дворе, где слились с толпой. Джейн отправилась искать мужа, а я не знала, куда приткнуться, настолько привыкла, что мне постоянно указывают, где быть и что делать; я почти скучала по властной мистрис Пойнтц, которая целыми днями раздавала приказы. Я не знала, сумею ли найти Левину. Она с радостью взяла бы меня под свое крыло, правда, в последнее время художница была очень занята – готовила сцены для живых картин; должно быть, она сейчас где-то там, проверяет, все ли хорошо. Толпа придворных дрожала от возбуждения: большие двери распахнулись настежь. Меня буквально внесли внутрь; все стремились хоть одним глазком увидеть новую королеву и ее нарядную свиту. Мне удалось выбраться из толпы, и я незаметно прокралась к западной арке у конюшен.

Когда я вошла в мрачную аркаду, радуясь, что наконец-то осталась одна, кто-то неожиданно схватил меня за запястье. Я ахнула, сердце у меня забилось, как кузнечный молот, мне пришло в голову, что меня похищает какой-то пьяный бездельник, который слоняется вместе с толпой придворных, а то и похуже.

– Китти, – услышала я дрожащий голос того, кто держал меня за руку.

Сердце в моей груди подпрыгнуло и замерло, ноги подо мной подогнулись.

– Гертфорд! – прошептала я.

В темноте наши губы сблизились, он прижал меня к стене, держа обе мои руки над головой; ногой он раздвинул мне бедра. Рядом с ним я забыла обо всем. У меня закружилась голова; мне хотелось только одного: отвести его в покои Юноны и предложить ему всю себя до последней капли. Но потом я вспомнила фразу «наши дела» и вообразила, что он решил бесплатно совокупиться с распущенной Китти.

Отвернувшись от него, я приказала:

– Отойдите, Гертфорд!

Хватка ослабела, и я выскользнула из его объятий.

– Китти, подожди! – Он последовал за мной, но я убежала прочь в своих промокших туфельках, оставляя на каменном полу кусочки своего разбитого сердца.

– Оставьте меня в покое! – крикнула я в темноту.

– Но…