Мы обменялись ничего не значащими словами. Реплики. В том, что добросердечного разговора не получилось, виноват был я. Меня просто шокировал факт произошедшего: подумал и – встретил. В конце концов, я материалист, а не памятный герой Аверченко, который утверждал, что всё в жизни создано только для него: если он что видит, только это и существует в окружающем мире, а отвернись он – и ничего этого нет.
Поразмыслив и выждав недельку – дело необычное и непривычное, я уже сознательно решил проверить свою догадку о способности предопределения желанной встречи с нужным человеком. Замыслы, один другого невероятнее, а проще – нелепые, теснились в моей голове, не давая сосредоточиться. Кончился мой эксперимент ничем. Так ни на ком не остановясь, кого бы мне хотелось увидеть в переходе, я вошёл в него. И хотя чуть ли не открутил себе голову, поворачивая её во все стороны, никого знакомого не встретил, никто меня не окликнул.
«Ладно» – решил я, подзадоренный неудачей.
В следующий раз, начиная от самой Лавки писателей, мне удалось остановиться на одном образе, на сотруднике нашей лаборатории, Толе Костакове. Он, я точно знал, даже билет у него видел, вчера поздно вечером у ехал в Москву, в командировку.
«Пусть, – думал я, подходя к Садовой, – он мне встретится и попробует объяснить, чего это он не в столице, а прохлаждается в это время по проспекту».
Иду, соображаю, а у самого мурашки по спине – а, вдруг, и вправду его встречу…
День был хороший, солнечные лучи били в глаза. Я вниз, в тень перехода, со света вижу плохо. Мне по плечу кто-то – хлоп! И говорит голосом Костакова:
– Привет!..
Я задохнулся. Поворачиваюсь. Точно – он!
– Почему, – говорю здесь, а не в Москве?
А он, мол, ещё вчера ему позвонили прямо домой, и предупредили о несвоевременности его приезда. А билет сдать Костакову – так это он в двух шагах живёт от вокзала.
Да-а…
Вот так это у меня начиналось.
Ещё не раз и не два я проверял свой неожиданно открывшийся феномен на всяких, невероятных, казалось бы, встречах в подземном переходе под Садовой улицей. И получалось! Раз за разом. Постепенно это даже в привычку стало входить. До того дожил, что если мне хотелось встретиться, поговорить, то я его не искал по всему городу, не звонил, а уверенно направлялся к переходу, благо от нашего института до него рукой подать. Приходил, неизменно встречал, кого надо, говорил, о чём надо и возвращался назад.
Что интересно, каждая такая встреча происходила без какой-либо натяжки. Человек встречался со мной совершенно случайно, лишь исходя из его, а не мой, как мне иногда казалось, логики поведения и предыстории события. То есть я словно приходил к мысли искать его в переходе тогда, когда он там появлялся по своим каким-то делам.
Впрочем, механизм таких встреч для меня остался неразрешимым до сих пор.
За временем все мои сомнения и порой боязливые мысли и думы по поводу происходящего, как бы что со мной не случилось, притихли. Всё стало обыденным, а, значит, лишь нужным и в меру обременительным, когда не о том подумаешь и – встретишь, не более того.
Естественно, мне иногда хотелось продолжения и углубления эффекта. И получалось! Пока…
Сейчас не могу уж припомнить толчок к появлению у меня этой сумасшедшей, в принципе, мечты, переросшей в отчаянную надежду. Словно наваждения на меня сошло. И теперь вспоминаю о том с сожалением: ну, зачем, спрашивается, мне понадобилось испытывать свои способности несбыточным желанием?.. Может быть, я тогда поддался какому-то настроению, воспоминанию или был под впечатлением очередного письма от отца…
Было время окончания рабочего дня. По Невскому двигалась монолитная в своей строгости и целеустремлённости масса людей. Я шёл в ней и думал о своей маме. Она умерла, когда я был ещё мальчишкой. Образ её стал постепенно стираться в моей памяти, и мне она была ближе по оставшимся немногочисленным фотографиям. Правда, иногда появлялось такое состояние, когда я в подробностях вспоминал её лицо до чёрточек, слышал её голос, видел жесты. Но подобное случалось так редко, а в последние годы даже не вспомнить когда.
Я шёл и думал о ней. Во мне горела безумное чаяние встретить её в переходе, как встречал я многих до того… Кому-то это покажется сумасбродным, даже не пристойным. И они будут правы… Наверное, правы, а я – не прав. Но тогда, в толпе, подталкиваемый нетерпеливыми и сам раздражаясь медлительными людьми, я подходил к переходу со стороны Дома книги и желал увидеть маму.
Ещё сверху, ступив на пандус, я пытался что-либо рассмотреть впереди под тяжёлой балкой перекрытия. С неё стекали тонкие ручейки воды – шёл дождь. Мелкий, типично ленинградский. Народу спускалось в переход много, картина передо мной причудливо изменялась, так как многие были выше меня ростом, иные с зонтиками. Мой луч зрения пресекался, скрывая то, что мне хотелось увидеть.
И всё-таки мне удалось. Случилось мгновение, и я увидел…