Изнанка желаний

[4] Яньло-ван — (от санскр. Yama, Яма, и кит. ван, «князь») в китайской народной мифологии владыка загробного мира; в официальном культе глава пятого судилища ада.

Отточенная веками способность не давала сбоев и была весьма замысловата в освоении. Для начала члены клана учились использовать удачу для перевоплощения в зверя рода — панду. (На этих словах я чуть покраснела и скосила глаза на Вику. Та сияла победной улыбкой.) Это помогало пить удачу у окружающих и к тому же делало процесс кражи безопаснее для культиватора и его жертвы. Ускоглазые вампиры отнюдь не стремились навредить соседям. Они просто желали жить — конечно, с комфортом, который достигался за счёт излишка удачи. Она тратилась на магические практики, да и кому не понравится чувствовать себя самым удачливым парнем на деревне?

Так жило семейство воров, пока не родился Гуань-гун. Младенец был слаб и не кричал при рождении; это сочли дурным знаком. Когда мальчик подрос, у него спросили, видит ли он вселенские токи удачи, пульсирующие в живых существах и одушевлённых предметах. Гуань-гун покачал головой, и с этого дня жизнь для него превратилась в кошмар. Отец и мать его бесталанность разочаровала, ведь на протяжении поколений культиваторы проявляли талант с младых лет. Однако хуже всего было отношение старейшин: мальчик превратился в изгоя, которого прогоняли сверстники и игнорировали взрослые (кроме, опять же, стариков, которые порой походя били его).

Родители старались поддержать его, но не могли пойти против слова старейшин, и их помощь выражала себя украдкой. Протянутая сладость, доброе слово, лёгкое поручение, позволявшее на весь день уйти из дома…

Забитый мальчик вырос в нескладного юношу. На пути к отрочеству открылись его способности к готовке, и от него отстали — и в благодарность за вкусные блюда, и в опасении, что он может подмешать в них что-то в отместку за унижения.

Ежедневно он молился, желая обрести дар. Но вселенная была глуха к его призывам.

Так бы и прошла жизнь Гуань-гуна, пустышки в семье культиваторов, если бы отец не взял его однажды с собой в большой город. Паренёк увидел красочное объявление об открытии зоопарка, и в нём загорелось любопытство. Он уговорил папу сводить его посмотреть на зверей.

Легко догадаться, что случилось, когда Гуань-гун добрался до клетки с гориллами. Мы бы назвали это божественным откровением; китайского термина я не запомнила, да и эта подробность меня не интересовала. Я не на шутку увлеклась перипетиями жизни Гуань-гуна. Даже дикая смесь русского и мандарина больше не смущала меня. Я нашла в ней определённый шарм. Пульсировала кровь в висках, откликаясь на каждое слово…

Гуань-гун увидел подноготную бытия. Он откликнулся на зов Изнанки и впустил её в себя, а она завела в нём роковой механизм, отсчитывающий дни, часы, минуты до момента, когда его удача иссякнет.

Когда подросток рассказал о пережитом отцу, тот сперва не поверил. А поверив — бросился обнимать его на глазах у смущённых посетителей, крича от радости. Слёзы его отпечатались в памяти парня навсегда.

Когда они вернулись в родовое гнездо клана, отец доложил старейшинам о случившемся, и Гуань-гуна испытали. Он выдержал проверку и доказал, что достоин называться культиватором. Люди, которые унижали парня долгие годы, хлопали его по плечу и поздравляли с обретением дао.

Проблемы возникли, когда его попытались обучить родовым техникам. Как ни старался Гуань-гун, рисуя в сознании образ панды, взывая к её покровительству, впитывая воображаемый фантом — раз за разом он превращался в гориллу. Изнанка вдоволь посмеялась над ним, решившим, что ему повезло. В теле гориллы нельзя было сформировать ядро и очистить меридианы. Удача, втекавшая в обезьяну, загрязнялась и растрачивалась впустую. Кроме того, рядом с гориллой у адептов-панд переставали получаться простейшие техники, которые они выполняли с закрытыми глазами чуть ли не с младенчества.

Новая вспышка неприятия со стороны клана сильно ударила по Гуань-гуну. Можно смириться с жизнью бездарного неудачника; но куда сложнее смириться с победой, ускользнувшей из сжатого кулака. Его больше не пускали в залы тренировок. С ним не делились родовыми секретами. Другие адепты, встречаясь с парнем взглядами, не кривили губы в жестокой ухмылке, но отводили глаза — они не знали, как относиться к тому, кто почти стал достойным.

Гуань-гун обзавёлся привычкой бродить по ночам. На скрытие своего присутствия его скудно развитых способностей доставало. И однажды он забрёл в сад, где собрались старейшины, держа совет.

Слух Гуань-гуна резануло упоминание своего имени. Он подкрался ближе, сжигая весь накопленный с таким трудом запас удачи на то, чтобы не попасться. Наказание за подслушивание было суровым; но участь, которую уготовили парню старейшины, оказалась суровее.