Изобличитель. Кровь, золото, собака

Стреляли не из армейской винтовки – из охотничьего ружья, он ни за что не перепутал бы звуки выстрелов. Стреляли пулями – и, судя по тому, как близко они прошли, стрелок явно намеревался не испугать, а убить…

И что теперь прикажете делать? Браунинг на такой дистанции против ружья бесполезен. Хорошо еще, что стрелок, такое впечатление, не из лучших. И не сообразил, что следует взять упреждение, стреляя по идущему быстрой рысью всаднику, – обе пули прожужжали у затылка Ахиллеса. Нет, не охотник. И в человека, быть может, стрелял впервые в жизни.

Кто бы мог подумать, что Ахиллесу наконец-то придется всерьез воевать здесь, в российской провинциальной глуши? Правда, далеко не с мастером своего дела – он много не знает, этот неведомый противник. Не знает, что лошадь очень слаба на рану. Достаточно было первым выстрелом свалить Янычара – и Ахиллес остался бы на своих двоих, в чистом поле, с бесполезным браунингом в руке, открытый для новых выстрелов, уже по нему…

Он примерно определил место, откуда прилетели пули, – ну, с погрешностью в пару саженей вправо-влево. Нельзя было вот так стоять до бесконечности. Он выбрал самый рискованный, но, пожалуй, и самый надежный в его положении выход: вскочил в седло и, пригибаясь к конской шее, погнал коня прямо к тому месту, откуда стреляли. В галоп постаревшего Янычара так и не удалось поднять, но все же он несся достаточно быстро. Сократив расстояние меж лесом и собой на две трети, Ахиллес трижды выстрелил в ту сторону. Наугад, конечно, чисто ради психологического воздействия – быть может, и по его противнику стреляли впервые в жизни…

Достигнув опушки, он соскочил, набросил поводья на ближайший сук и спрятался за стволом, весь обратившись в слух. Никакого шума, произведенного бы человеком, – а краснокожие куперовские индейцы, умевшие передвигаться бесшумно, так и остаются в романах Купера, откуда им здесь взяться… Только беззаботное щебетанье каких-то птичек.

Простояв так несколько минут, он решился, осторожно вышел из-за ствола и двинулся по опушке леса, не такого уж густого здесь, держа пистолет наготове, то и дело замирая, прислушиваясь и оглядываясь.

Человеческих следов он не старался высмотреть – не куперовский следопыт, в конце-то концов. Он искал нечто другое и отыскал: почти в том месте, которое он определил, глядя со сжатого поля, лежали две новенькие латунные гильзы. Осторожно, двумя сухими сучками, точно щипцами, Ахиллес поднял одну. Он хорошо знал эту маркировку – гамбургская фирма «Густав Геншов», чуть ли не сто лет производившая качественные и не самые дешевые боеприпасы. Отец был заядлым охотником, как и многие из его друзей, и Ахиллесу такие патроны были сызмальства знакомы. Хорошие патроны для хороших ружей, слишком дорогих для простого деревенского мужичка-охотника…

Он насколько мог аккуратнее завернул добычу в носовой платок, надеясь, что какая-то часть отпечатков пальцев сохранится. Закурил, унимая дрожь в пальцах. Мысли, как ни удивительно, не прыгали шалыми мартовскими зайцами, а плыли неспешным потоком: лица, разговоры, собственные догадки и догадки других, неразрешимые вроде бы логические противоречия, которые тем не менее должны были иметь объяснение…

Когда он делал последние затяжки, глядя на жесткую щетину стерни, его и осенило. Догадка была столь простой, что странным, даже обидным показалось то, что он не додумался до этого раньше. Больше не осталось никаких логических несообразностей – наоборот, строгая логика намерений, рассуждений и поступков…

Он вышел на сжатое поле. Второго носового платка у него не было, и он не колеблясь вывернул левый карман шаровар, аккуратно подрезал нитки перочинным ножом. В получившийся мешочек собрал горсть земли, наковыряв ее тем же ножиком, вырвал несколько сухих стеблей жнивья и отправил туда же. Сел на Янычара и размашистой рысью двинулся в сторону Красавки.

Когда он примерно через час возвратился в имение, испытал странные чувства: он всё знал, но доказать пока что ничего не мог. И не представлял, как этого добиться, хотя кое-какие наметки в голове имелись.

Поэтому, поставив Янычара в конюшню, он отправился прямиком на кухню. До обеда было еще далековато, но повар (толстяк в белоснежном колпаке, самого добродушного вида) уже озабоченно прохаживался вдоль двух печей, которые растапливал кухонный мужик, расхаживал, важно неся чрево, заложив руки за спину, словно Наполеон перед Аустерлицем. Как и Наполеон, он не знал, что впереди – еще и Ватерлоо…

Увидев Ахиллеса, он не на шутку удивился – видимо, господа на кухню заходили, должно быть, крайне редко. Не давая ему опомниться, Ахиллес крепко взял его под пухлый локоть и повел в ту самую комнатушку, где повар отдыхал, когда выдавалась свободная минутка посреди трудов праведных. Расположение комнат он знал со слов Артамошки. Усадил за тот самый стол, за которым повар по доброте душевной потчевал Артамошку супом, сам встал перед столом. Теперь только повар опомнился, удивленно спросил:

– Это зачем, господин хороший?