Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Золотой червонец ведь… И потом, зачем ему меня травить? Он, конечно, озорник и проказник, но чтоб такое… Что я ему сделал? Я взял и выпил. Ну конечно, мерещилось потом… разное, наподобие леших, только часа через два все пропало и больше не являлось. Вот я и подумал: ничего страшного, шутка… как шутка… Он мне за каждый раз золотой червонец обещал…

– И платил?

– Аккуратно платил, господин подпоручик! Соблазнился я, каюсь, у меня доченьке в гимназию поступать было этим годом, а там, сами, может, знаете, шестьдесят пять рублей золотом в год за обучение берут. Заплатил, и еще осталось. Пан Мачей ведь и над слугами ту же шутку удрал, так что денежки шли приличные…

– И как все это выглядело?

Повар его понял:

– Когда как, господин подпоручик. Когда прозрачная жидкость из склянки, чтобы добавлять в питье, когда белый такой порошочек, чтобы добавлять в соусы и приправы… или, скажем, в молоко пани Катарине – она всегда на ночь стакан теплого молока выпивает. Как и барин…

– Так, так… – сказал Ахиллес. – Барину ты, значит, тоже подливал и подсыпал? Часто?

– Считайте, каждый день. Только тут уж госпожа Иоланта меня просила, а не пан Мачей. Платила за каждый раз, правда, только золотой пятирублевик, но каждый день.

– Да ты разбогател, шельмец! – усмехнулся Ахиллес.

– Скажете тоже… Какое это богатство? Когда семейство на шее?

– А госпожа Иоланта тоже решила шутку устроить?

– Нет, тут другое… – Он вильнул взглядом. – Как бы это поделикатнее… Понимаете, у барина некоторый недостаток по части мужского старания… Понимаете?

– Понимаю. Дальше.

– А госпожа Иоланта – женщина молодая, темпераментная, и замуж за барина собирается совсем не для того, чтобы разговоры разговаривать. Они ведь еще с Казани… В конце концов, это как бы и не блуд, если они вот-вот обвенчаются. Молодая, темпераментная… Мне барина даже чуточку жалко стало: вы ж мужчина, меня поймете… Не поверите, искренне угодить хотелось…

– И до сих пор так продолжается?

– Нет. С неделю назад госпожа Иоланта мне велела в молоко барину уже другой порошок сыпать, розовенький такой. Но так же, как и с белым, вот столько примерно. – Он показал на ногте большого пальца.

«Ага!» – сказал себе Ахиллес. Вероятнее всего, заморив пана Казимира своим зельем, эта шайка решила на некоторое время применить другое, на сей раз укрепляющее силы: ему ведь скоро в Самбарск ехать, знакомых навещать, венчаться, на свадебном обеде сидеть. Нельзя, чтобы он выглядел вовсе уж совершеннейшей развалиной, которую придется водить, поддерживая за руки. А потом, когда он с молодой женушкой вернется в Красавино, теплое молоко на ночь будет ему подавать уже она, и что туда будет подлито или подмешано, лучше не думать…

– Ну вот что… – начал он было.

Дверь распахнулась без стука. Вошедший успел сказать:

– Вот что, Денисыч… – но, заметив Ахиллеса, замолчал и вежливо поклонился. – Ваше благородие, я никакому такому тайному разговору не помешал?

По описанию Артамошки Ахиллес без труда узнал загадочного Алешку: «белявый, в кудрях, одет франтовски, а в глазах порой – шилья». Действительно, одет был парень с некоторым шиком: не господский, но приличный костюм, городская рубашка вместо косоворотки, лакированные ботинки, синяя «бабочка», канотье вместо картуза.

Держится вежливо, со всем политесом, но в глубине глаз порой промелькивает что-то такое, отчего хочется от всей души заехать ему в зубы рукояткой браунинга…

– Помилуй, братец, какие тут могут быть тайны? – с деланым удивлением спросил Ахиллес. – Вот объясняю Матвею Денисычу, что бифштекс я люблю средней прожаристости, не с кровью, но близко к тому, а он, на мой вкус, чересчур прожаренные подает…

– Понятно. Разрешите перебить буквально на секундочку, ваше благородие?

– Конечно, – сказал Ахиллес.

Алешка как ни в чем не бывало обратился к повару:

– Денисыч, барин мой просил напомнить, чтобы ты сегодня ему в судака по-польски розмарин не клал. Он тебя уж раз предупреждал, что розмарина терпеть не может, а ты забыл, видимо.

– Запамятовал, – смиренно сказал повар. – Не извольте беспокоиться, в этот раз не забуду.

– Ну смотри, – шутливо погрозил ему Алешка и еще раз поклонился Ахиллесу: – Счастливо оставаться, ваше благородие!

И вышел, тихонько притворив за собой дверь. Ахиллес оказался в сложном положении: этот молодчик мог остаться у двери и подслушивать их дальнейший разговор. С другой стороны, если тихонько подойти и резко распахнуть дверь – себя выдашь, покажешь, что разговор и в самом деле тайный…

Наконец он нашел выход:

– Ладно, Матвей Денисыч, сходи глянь, как там у тебя с печками обстоит, а то сидишь как на иголках… Потом возвращайся.