Изобличитель. Кровь, золото, собака

Даже Мачей, поддавшись общей тенденции, изобразил подделку якобы старинного письма следствием тучинского гипнотизма. Правда, в отличие от первых двух, он защищался очень уж неуклюже и неумело. Короче говоря, все шишки по замыслу некоего неведомого режиссера (а таковой, полагал Ахиллес, за кулисами присутствовал), должны были посыпаться на Тучина – и на его заказчика, скромно поименованного пока что «купцом первой гильдии Д.». Означенный сейчас как раз отбивался от следствия с помощью сразу трех самых дорогих адвокатов Казани, заверявших с честными глазами, что их подзащитный, упаси Господи, никакого такого убийства не замышлял, всего-навсего хотел, чтобы нанятые им люди уговорили «помещика Л.» продать Красавино со всеми землями, на которых и собирался самым честным образом добывать серный колчедан, что законам Российской империи нисколечко не противоречит. И теперь он, образец честного ведения дел казанским купечеством, предельно возмущен и даже разъярен тем, что его посланцы, оказывается, использовали такие методы.

Добрым словом поминался становой пристав Кривошеев (фамилия приведена целиком), чьи ум и хватка во многом помогли раскрытию дела. Но самое для Ахиллеса печальное – это то, что «Следопыт» подробно и красочно расписал «очередную удачу всем нам известного самбарского Шерлока Холмса подпоручика С., и на сей раз сыгравшего главную роль в изобличении преступников». Писалось даже, что «самбарский Шерлок Холмс» безусловно заслуживает награды – пусть и не по военной линии, без мечей. Чем больше Ахиллес читал хвалы себе, тем страшнее представал в его воображении разъяренный подполковник Лаш (полковой командир еще не вернулся из корпуса).

Так оно и оказалось. Денщик подполковника явился за Ахиллесом часа примерно через четыре после того, как по городу широко распространился экстренный выпуск. Лаш был лют, как лев, терзающий на древнеримской арене христианского мученика. Хорошо еще, державшемуся довольно твердо Ахиллесу удалось отбить обвинение в нарушении офицерской чести – сам он честного слова офицера Лашу не давал, и, насколько ему известно, этого не делал и Тимошин, должно быть, по пьяному делу что-то перепутавший касательно причин отъезда Ахиллеса. Этим он Тимошина вовсе не предавал, тот сам сказал, провожая Ахиллеса в дорогу:

– В случае чего вали все на меня, как на мертвого. Скажи, ошибся Тимошин, будучи пьян до изумления, перепутал, примерещилась ему какая-то знакомая помещица с духовной. Что он мне сделает, рогоносец старый? Не станет возню затевать по первым трем формам домашнего ареста, своей властью согласно четвертой влепит домашний арест и гауптвахту, а мне это – как слону дробина…

Ахиллес так и поступил. К некоторому его изумлению, Тимошин был отпущен подполковником подобру-поздорову, получив лишь словесную выволочку, что для поручика было и вовсе сущим пустяком. Зато на Ахиллесе Лаш отыгрался по полной. Великий знаток параграфов, он пустил в ход четвертую форму наложения домашнего ареста, что имел право проделать единолично, без участия военного следователя, суда или вышестоящего начальства, необходимых при первых трех. Именовалась эта форма 51-й статьей Дисциплинарного устава и звучала следующим образом: «Мера поддержания общего порядка службы и благочиния». Любой штаб-офицер или генерал мог собственной волей отправить под домашний арест любого обер-офицера (а любой генерал – любого штаб-офицера, не говоря уже об «обере») – и ни один вышестоящий начальник не мог это распоряжение отменить, ну а опротестовать его было попросту негде – тут вам армия, а не штатская служба…

Вот Лаш от щедрот души своей и влепил Ахиллесу две недели домашнего ареста, довольно прозрачно намекнув, что после окончания карантина и возвращения полка в прежнее место расквартирования будет поднят вопрос и о гауптвахте. И, не особенно скрывая торжество, добавил: «Дело о нарушении благочиния подпоручиком А. П. Сабуровым» (уже и дело имеется! – воскликнул про себя Ахиллес, выругавшись небожественно) направлено даже не в дивизию, а в Казанский военный округ. (Судя по змеиной прямо-таки усмешечке Лаша, он явно имел к этому отношение, имелись у него связи и в корпусе, и в дивизии, и в округе с такими же, как сам, персонами, подкрепленные, твердили злые языки, и общими финансовыми операциями по части «безгрешных доходов»[126]…)

Лаш был так доволен своей «победой», что даже не особенно и ругал Сабурова, ограничившись парой-тройкой фраз. И сказал напоследок, все так же по-гадючьи улыбаясь:

– Боюсь, неприятности ваши, подпоручик, только начинаются…

В самую черную меланхолию Ахиллеса, конечно же, погружали не эти неприкрытые угрозы: в первую очередь оттого, что теперь он мог подать в отставку, не беспокоясь о будущем, и даже более того: мог перебраться в Самбарск на постоянное жительство. Купить скромненький домик, жить на проценты с капитала и доходы от паев – и видеться с Вандой при любом удобном случае. Тем более что штатскому человеку разрешено венчаться в восемнадцать, и оставалось лишь ждать, пока Ванда закончит гимназию.