Изобличитель. Кровь, золото, собака

Да и друзья старались почаще его навещать, что Дисциплинарным уставом не возбранялось. Между прочим, всезнающий Беловинский как-то раскрыл ему причину такой вот информированности, смелости в выражениях и напору «Самбарского следопыта». Шла большая закулисная игра крупных воротил. Купец, намеревавшийся купить Красавино, был казанским, а «серные бароны» Самбарской губернии, порой жестко конкурировавшие, отбрасывали все распри и объединялись в одном-единственном случае: когда в их вотчину пытался вторгнуться кто-то нездешний. Так что главной мишенью как раз и был тот купец, ну а Тучину предназначалась незавидная роль главного подручного купца-лиходея, позорившего такими приемчиками честное имя поволжского купечества. Беловинский добавил еще: лично он убежден, что троица подручных Тучина так откровенна оттого, что им втихомолку пообещали значительное снижение наказаний, если помогут утопить Тучина с головой.

Все эти интриги в стиле французских авантюрных романов Ахиллеса не интересовали ничуть. Да и посещения друзей не особенно радовали, главная беда – он потерял связь с Вандой. На другой день отбывания домашнего ареста очередной босоногий мальчишка принес от нее записочку – она назначала свидание на том же месте, у входа в городской парк. Пойти Ахиллес, естественно, не мог. Он отправил туда Артамошку с наказом объяснить, как обстоят дела, но денщик вернулся уже через минуту. Едва он успел пройти пару кварталов, как его остановил штабс-капитан Лихеев, всем известный прихвостень подполковника Лаша и без объяснения причин вкатил две недели домашнего ареста – по той же самой четвертой форме. Офицер и денщик оба оказались на положении заключенных, лишенных права выходить за ворота. Что наталкивало на определенные размышления. Безусловно, Лаш не мог знать об отношениях, связывавших Ахиллеса и Ванду, – но о том, что они знакомы, знал прекрасно (сам их видел тогда на аллее городского парка, да вдобавок уже, конечно, разнюхал, с кем Ахиллес ездил и куда). И явно готовил очередную злобную сплетню (не подозревая, что она полностью отвечает реалиям жизни), а пока что решил лишить их единственного, как он полагал, связующего звена. Еще более унылые размышления вызывало столь неожиданное появление Лихеева в нужное время и в нужном месте. Сам он, безусловно, не унизился бы до слежки за домом, но тут же расспрошенный Никодим подтвердил, что в последние дни неподалеку от дома Пожарова (но не прямо напротив) стали тереться какие-то подозрительные галахи, сменявшие друг друга. А квартира Лихеева располагалась буквально в двух шагах от того места, где он остановил Артамошку. Положительно, Лаш задумал против Ахиллеса в довершение ко всему какую-то гнусную интригу.

Ахиллес не собирался сдаваться так просто. С той же запиской, которую вернул Артамошка, Ахиллес отправил Никодима отыскать ближайшего уличного мальчишку, поручить ему передать записку в такой-то дом – и за дополнительное вознаграждение вернуться и доложить о результатах.

Результаты оказались печальными. Вернувшись, босоногий гонец прилежно доложил: услышав, что он принес «записку мадемуазель от ее подруги», дворник без лишних разговоров погнал его метлой, заорав в спину, что мадемуазель хворает и хворать будет еще долго. Судя по всему, Сигизмунд Янович, хоть и дал согласие на брак, но излишнего либерализма проявлять явно не собирался и на всякий случай постарался свести контакты дочери с Ахиллесом до минимума – ум у него острый, как у всякого преуспевающего дельца, наверняка уже сообразил, что в иных клятвах достаточно лазеек. Вполне возможно, он дошел до того, что отправил за Вандой к городскому парку нанятого шпиона, снова какого-нибудь галаха – поступок ничуть не бесчестный для любящего отца, озабоченного нравственностью дочери…

Последней надеждой оставался поручик Тимошин, единственный, кто знал все о них с Вандой и кому можно было всецело доверять. Уж ему-то не составило бы никакого труда, тщательно подгадав время, встретить Ванду по дороге из гимназии и в непринужденной беседе объяснить положение дел.

Увы, увы… Разговор с Тимошиным состоялся днем, а вечером поручик вывихнул ногу во время очередной алкогольной эскапады, пытаясь на спор с Бергером перепрыгнуть через положенные на земле в рядок четыре пустые пивные бочки. Так что Ванда оставалась в совершеннейшем неведении касаемо внезапного исчезновения Ахиллеса – он сам готов был головой биться об стену от такого невезения (будь он хоть капельку уверен, что это чему-то поможет и что-то исправит)…

Только и оставалось, что принести из кухни бутылку шустовского и самому, не беспокоя Артамошку, нарезать на пару блюдечек хорошие закуски (Митрофан Лукич исправно снабжал его яствами и питиями, а то и блюдами с кухни, не слушая никаких возражений. Ахиллес, впрочем, и не особенно протестовал: блюда домашней русской кухни были по-всякому предпочтительнее обедов и ужинов из офицерской столовой – трудившиеся там солдаты-повара, безусловно, уступали в мастерстве кухарке Митрофана Лукича, да и готовили не в пример проще).