Изобличитель. Кровь, золото, собака

– Подождите, подождите… – сказал Ахиллес. – Как мы тогда говорили? И свидетельства от доктора о душевном здоровье, и бумаги насчет отсутствия родства и свойства они могли получить совершенно открыто, ни у кого не вызывая подозрений. Но разрешение-то родителей откуда, если Истомин в Париже?

– Истомин в Париже, а разрешение родителя, то бишь его, – в книге! Значит, Качурин фальшивое подсунул, черт немаканый. А это уже не отсутствие оглашения, тут в сто раз посерьезнее. Полные основания для признания венчания незаконным. Ну, поп с причтом – каковой весь до единого согласно правилам в книге расписался вкупе со свидетелями, в случае чего отбрешется: откуда им в такой глуши руку Истомина знать? Откуда им знать, что он сейчас в Париже? Они, поди, и не знают, где Париж такой. А вот Качурину, который родительское согласие предъявлял, стократ хуже придется. Откуда бумагу взял? Почему не истоминской рукой писана? И прямая дорога ему под суд, а Вареньке, отныне вновь невинной голубице, – в родительский дом. – Он чуточку помрачнел. – Лишь бы она, как мы тогда говорили, отца вокруг пальца не обвела, они ведь и в столь юном возрасте уже – лисы лисами. Ну да авось не пройдет у нее… Главное, улика у нас есть, железная и неопровержимая. В таком деле и сто присяжных поверенных не спасут, Святейший Синод шутить не любит… – Он грузно поднялся. – Вон как все у нас хорошо складывается, не зря старались. Пойду я, Ахиллий Петрович, еще к одному консисторскому схожу. Златолюбив, как все они, но и голова золотая, такому и платить не жалко, чтобы помог отлакировать, чтоб без сучка без задоринки. – Он приостановился. – Да, а у вас-то как дела, Ахиллий Петрович? Не зря к поляку съездили?

– Не зря, – сказал Ахиллес. – Ох не зря. Таких волков взяли, что ваш Качурин по сравнению с ними – таракан запечный…

– И снова вашими трудами, я так думаю?

– Ну, я не один там был…

– А вы не скромничайте, не скромничайте, – фыркнул Митрофан Лукич. – Видывал я вас в деле, знаю, каков вы… Расскажете хоть потом под коньячок?

– А что рассказывать… – Ахиллес взял со стола совершенно ему ненужный экстренный выпуск «Самбарского следопыта», протянул купцу. – Вот тут все подробно расписано, и все – полная правда…

– Ну, тогда почитаем… – Митрофан Лукич бережно сложил газету вчетверо, сунул в карман поддевки. Ухарски, по-молодому подмигнул. – А девица-то хороша…

– Какая девица? – спросил Ахиллес, изображая полное безразличие.

– Польская. Лесневского дочка, с которой вас в его экипаже видели, да не один человек.

– Ну, это была чисто деловая поездка…

– Хотите сказать, и не зацепила нисколечко за сердце?

– Как-то было не до того, все мысли были о деле…

– Ахиллий Петрович… – укоризненно покачал головой купец. – Что ж вы это так? Присмотрелись бы, право. Из таких, поверьте стариковскому опыту, самолучшие жены выходят. У нее лицо хорошее. Ну ладно, побегу я, а то мой консисторский в портерную уйдет… Всего наилучшего!

Оставшись в одиночестве, Ахиллес помрачнел: Митрофан Лукич, сам о том не подозревая, угодил в больное место, разбередил рану – упомянув о Ванде. От того, что он никак не мог придумать, как с ней связаться, в голову лезли самые дурацкие мысли: а что, если она, не дождавшись его у входа в городской сад, решит, что он из тех беззастенчивых ловеласов, что бросают женщину, добившись своего? И рассердится на него на всю оставшуюся жизнь? Но что же придумать…

– Входи! – раздраженно крикнул он, заслышав знакомое царапанье. Раздражение усугублялось еще и тем, что он как раз наполнил лафитник коньяком, чтобы меланхолически его выпить.

Во взгляде Артамошки примечательным образом мешались удивление и некое озорство.

– Ну, что там? – прикрикнул Ахиллес.

– Там барышня к вашему благородию.

Ахиллес удивился и сам – за все время, что он здесь квартировал, гостьи не приходили ни разу.

– Что за барышня?

– Не могу знать. Вуалька густая, лицо закрыто напрочь…

– Зови, – сказал Ахиллес, с тоской покосившись на нетронутый лафитник с коньяком.

Лицо вошедшей и в самом деле было закрыто густой вуалью, но Ахиллес сразу узнал это сиреневое платье… вообще, что за мужчина, если он не узнает под вуалью свою женщину?

Махнул Артамошке, и тот понятливо улетучился.

– Боже мой, Ванда, – сказал он, себя не помня от радости. – Как ты меня нашла?

В руке она держала круглую картонку для шляп, но так, словно там лежало что-то потяжелее шляпы.

– Твой любимый дефективный метод, – чуть насмешливо сказала Ванда. – В статье об убийстве Сабашникова упоминалось, что самбарский Шерлок Холмс, то есть ты, обитает там же, на Водовзводной, практически по соседству, в доме купца Пожарова. Вот я и велела извозчику ехать на Водовзводную, к дому купца Пожарова. Он этот дом знал, не раз возил Пожарова. – Она звонко рассмеялась. – В точности как в классической пьесе: зачем знать географию, если есть извозчики, которые везде довезут? – Она огляделась, поставила картонку на ближайший к ней стул. – Уф, все руки отмотала…

– Погоди минутку, – сказал Ахиллес.