Изобличитель. Кровь, золото, собака

Как рассказывала потом в узком кругу троица, то и дело прыская хохотом, выражение лица «Креза Зело», пожалуй, не взялся бы описать и лучший литератор России и Европы. Совершенно неописуемое было выражение. В конце концов Зеленов, побагровев, как рак, скорым шагом покинул террасу, швырнув на ходу официанту кредитку, прыгнул в коляску и взревел:

– Гони!!!

И упряжка умчалась как вихрь. Взахлеб хохотавшая троица офицеров у посетителей, не посвященных в суть дела, никаких подозрений не вызвала – вполне возможно, за столиком прозвучал особенно пикантный анекдот или рассказ об особенно смешном случае из жизни – дело житейское, часто случается…

«Три мушкетера» в данном случае проявили благородство, ограничив распространение этой истории среди узкого круга лиц, причем с каждого слушателя бралось слово чести хранить все в тайне. К Зеленову, в общем, относились с некоторой симпатией – разумеется, не за его коммерческие достижения, а за размах и фантазию его гуляний и количество пораженных им стрелой Амура красавиц. Так что выставлять на всеобщее посмешище не стали.

В другом случае было поступлено гораздо более жестоко…

Жил-поживал в Самбарске средней руки чиновник из губернского управления землепользования, которого крепенько недолюбливали и в обществе, и в родной конторе. Человечишка был дрянноватый – скряга, сплетник (причем сплошь и рядом запускал в оборот сплетни собственного сочинения, злые, на грани приличий), никудышный член компании, собравшейся кутнуть (пил и угрюмо молчал, как сыч). По слухам, еще и передергивал в картишки, хотя за руку пойман не был. Препустой человек, одним словом. То, что он на своем хлебном местечке брал взятки, как раз на плохое отношение к нему ничуть не влияло: кто в России не берет? Но вот все остальное…

И однажды «трем мушкетерам» стало достоверно известно, что этот дрянной человечишка в глубокой тайне поддерживает отнюдь не платонические отношения с пухленькой и смазливой, относительно молодой вдовушкой, державшей на Пироговской галантерейную лавочку. После чего его участь была решена…

Посредством, как это обычно водилось, уличного мальчишки чиновник получил пространное письмо, написанное женским почерком и в нескольких местах покрытое следами слез (водопроводной воды). Троица изрядно потрудилась и извела не один черновик, пытаясь как можно правдоподобнее подделать стиль и лексикон молодой купчихи с начальным образованием. Существовал риск, что адресат знает почерк своей пассии – или она в общении с миленочком употребляет совсем другие фразы и обороты. Но риск, как известно, – благородное дело.

Забегая вперед, все прошло без сучка без задоринки…

В письме бедная, горемычная женщина в крайнем расстройстве чувств сообщала: обнаружилось вдруг, что она носит под сердцем дитя, виновником чего может быть исключительно сердечный друг – поскольку она женщина благонравная и на других мужчин даже не смотрела. Доктор уверяет, что минули все допустимые для вытравления плода сроки. Женщину безукоризненной доселе репутации ждет несказанный позор – неожиданное рождение ребенка у благонамеренной вдовы… Выход вообще-то есть: до того как признаки беременности станут слишком явными, она уедет на несколько месяцев в Казань, а еще лучше – в Нижний, где и произведет дитя на свет. Бросать ребенка она не намерена – коли уж с мужем Бог не дал, пусть остается этот. Отдаст его на воспитание в надежные руки, а годика через два, подросшего, явит Самбарску как ребенка своей проживавшей далеко отсюда и неожиданно погибшей вместе с мужем при железнодорожной катастрофе дальней родственницы. Якобы взяла не имеющего других родственников осиротевшего малютку на воспитание, вот только она купчиха и деньги считать умеет. А посему предъявляет самый натуральный ультиматум: либо «виновник торжества» не позднее чем через месяц приносит ей десять тысяч рублей, либо она идет прямиком к его супруге и предъявляет ей убедительнейшие доказательства. Последствия, возникающие во втором случае, бывшему сердечному другу понятны…

Наш мизерабль[52] впал в непреходящее состояние тоскливого, панического ужаса. Натыкался на улице на прохожих, на службе делал нелепейшие ошибки в самых простых бумагах, вообще производил впечатление тихо тронувшегося умом – о чем уже стали поговаривать втихомолку…

Причины для такого именно поведения наличествовали весомейшие. Беда даже не в том, что супруга была ревнива, как три цыганки сразу. На ней, страшной, как смертный грех, чиновник женился в свое время исключительно из-за денег. И кое-какой капиталец в банке, и дом, в котором они жили, принадлежали ей – ее полное, неразделимое имущество по законам Российской империи. Не подлежало сомнению, что в этих обстоятельствах супруга станет добиваться развода.