Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

– Ничего не поделаешь, – ответил Гауна и, предупреждая всякие возражения, прищурился, указал на нее пальцем, словно убеждая или обвиняя, и твердо добавил: – Эту физиономию я уже видел прежде.

– Вы опять за свое, – откликнулась Баби с улыбкой.

Она разгадала тактику Гауны, подхватила его шутку, но предпочла не удерживать его.

Гауна заплатил за все без возражений, сказал Баби: «Ну пока, детка», быстро взял шляпу и ушел. Бегом он пустился по Лавалье и тут же сел в подошедший трамвай. Несмотря на холод, он остался на площадке (вагон, как церковь, предназначается для женщин, детей и стариков). Кондуктор посмотрел на него и как будто собирался что-то сказать, но потом передумал и обратился к остальным:

– Проходите внутрь, сеньоры, пожалуйста.

Гауна сердился на себя. «Надо же, так загубить вечер», – повторял он. Часы английского посольства показывали половину девятого. Кто знает, что там с Табоадой, а он допоздна шляется по парку, а потом точит лясы с одной из этих дурочек, похожей на овцу. Сейчас, появившись, что он скажет Кларе? Что гулял с Ларсеном. Завтра утром, пораньше, надо будет зайти к Ларсену и предупредить его. А если Клара видела Ларсена? Он вытер лоб платком и пробормотал: «Как все это скучно». Кондуктор рядом с ним слушал какого-то пассажира, который нахваливал лошадь, бежавшую этим днем в Палермо. Потом кондуктор сказал:

– Но, друг мой, вы знаете, с кем спорите? Я видел, как бежала Монсерга в Мароньяс!

– Если вы, приятель, отстали от жизни, лучше застрелитесь, – возразил пассажир. – Жизнь течет, все меняется, а вы, Альварес, долдоните про этих лошадей, которые, если сравнить их с теперешними, позли, как черепахи.

– Нет, только послушайте его. Вы еще соску мусолили, когда я ставил на Серьезного в забегах, которые выигрывал Рико. Но скажите мне, кто отхватил тогда Золотой кубок? Поле было скользкое, не спорю. А если я спрошу вас про дона Падилью, что вы ответите? Ну-ка, ну-ка.

Гауна подумал, что может быть встретит Ларсена в доме Табоады. Как бы ему узнать, не ходили ли они куда-нибудь вместе? Если он хоть что-то обнаружит, они его больше не увидят. «Боже мой, – пробормотал он, – какие глупости лезут в голову». Он прикрыл глаза рукой. Вышел из 38-го на Монро, сел в 35-й, и когда добрался по проспекта Техар, было уже почти половина десятого. Он спросил себя, не слишком ли сейчас поздно, не ждет ли его уже Клара на улице Гуайра. Поднял голову и увидел, что в квартире Табоады горит свет.

XXXIV

В дверях он столкнулся с каким-то человеком, который поздоровался с ним; в лифте было трое незнакомых. Один из них спросил у Гауны:

– Вам какой?

– Четвертый.

Сеньор нажал кнопку. Когда лифт остановился, он открыл дверь перед Гауной, и молодой человек с удивлением увидел, что остальные вышли следом.

– Вы тоже?.. – смятенно пробормотал он.

Дверь была приоткрыта; незнакомцы вошли; внутри были люди. Тут появилась Клара в черном платье – откуда она его взяла? Глаза ее блестели; она бегом бросилась в его объятия.

– Мой дорогой, мой любимый, – вскрикнула она.

Прижимаясь к Гауне, она содрогалась всем телом. Он хотел взглянуть ей в лицо, но она прижалась еще теснее. «Она плачет», – подумал он. Клара сказала:

– Папа умер.

Потом на кухне, у раковины, где Клара промывала глаза холодной водой, он в первый раз услышал обо всем, связанном с агонией и смертью Серафина Табоады.

– Поверить не могу, – повторял он. – Просто поверить не могу.

Накануне Табоада чувствовал себя плохо – он кашлял и задыхался, – но никому ничего не сказал. Сегодня, когда Клара позвонила Гауне по телефону, Табоада слушал, что она говорит; и именно выполняя указания отца, Клара уговаривала его пойти в кинематограф. «Ты тоже должна бы пойти, – добавил Табоада, – но я не настаиваю, так как знаю, что ты меня не послушаешь. Здесь тебе делать нечего, лучше было бы избежать плохих воспоминаний». Клара заспорила, спросила, неужто он хочет, чтобы она оставила его одного. Очень ласково Табоада ответил: «Человек всегда умирает один, доченька».