Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

– Ты уверен? – спросила она.

– Конечно же уверен.

– Ты уверен, – настаивала она, – что не вернулся к столу, где сидела маска?

– Уверен, дорогая, – ответил Гауна, поцеловав ее в лоб. – Однажды ты сказала мне то, чего никто бы не сказал. Тогда мне было очень больно, но я всегда был благодарен тебе за это. Теперь моя очередь был откровенным. Я был в отчаянии оттого, что потерял девушку в маске. Внезапно я увидел ее у стойки бара. Я уже поднялся, чтобы подойти к ней, как вдруг понял, что она улыбается молодому человеку – головастому, со светлыми волосами. Быть может, потому, что я так обрадовался, увидев ее, я сразу же разозлился. А может, то была ревность, кто ее знает. Я ничего не понимаю. Я люблю тебя, и мне кажется невероятным, что я ревновал кого-то еще.

Словно не слыша его, Клара продолжала настаивать:

– А что было потом?

– Я принял предложение прогуляться к озерам, поднялся, оставил на столе деньги и ушел с Валергой и ребятами. Потом завязался какой-то спор. Это мне словно приснилось. Антунес или кто-то другой заявил, что я выиграл на скачках больше, чем сказал. Здесь все становится смутным и обрывочным, как во сне. Наверное я совершил непростительную ошибку. Насколько я помню, доктор встал на сторону Антунеса, и в результате я вижу, как мы деремся с ним на ножах при свете луны.

XXXVI

Утром в субботу 1 марта 1930 года Гауну «обслуживали» в парикмахерской на улице Конде.

– Так значит, Праканико, – обратился он к парикмахеру, – у тебя нет никакой надежной лошадки на сегодняшние забеги?

– Не говорите мне про скачки, – ответил Праканико, – мне вовсе не хочется умереть в приюте. Игры хороши для сумасшедших. Что рулетка, которая вечно обчищает меня в Мар-дель-Плата, что еженедельная лотерея, съедающая мои сбережения, на которые я мечтаю поехать летом в Мар-дель-Плата.

– Какой ты парикмахер? – спросил Гауна. – В мое время парикмахеры всегда сообщали клиентам, на какую лошадь ставить. И к тому же рассказывали подходящую к случаю забавную историю.

– За этим дело не станет. Моя жизнь почище любого романа, – заверил его Праканико. – Могу рассказать, как плавал на военном судне и так трусил, что даже укачаться было некогда. Или как раз, воспользовавшись тем, что муж уехал в Росарио, я пригласил жену зеленщика.

Гауна принялся напевать:

Ах, страшно вспомнить
мне в песне этой,
каким я грустным
сидел в кафе,
когда гуляла
моя красотка
там по Росарио – де-Санта-Фе.

– Я не расслышал, – сказал Праканико.

– Ничего, ничего, – ответил Гауна. – Просто я припомнил одну песню. Продолжай.

– Так вот, я воспользовался случаем и пригласил пройтись жену зеленщика. Я был тогда молодой и ужасно привлекательный.

Поглядев вбок и вверх, он добавил с искренним восхищением:

– Я был высокий.

(Однако он не пояснил, как ему удалось быть значительно выше, чем сейчас.)

– Мы пошли на танцы в шикарное место – «Театро Архентино». В танго мне не было равных, и когда мы начали первый танец, один бандюга хрипло так говорит: «Парень, вторая половина – для дона Я из Кордобы». Этот невежда очевидно вообразил, что в танце, который мы танцевали, была первая и вторая половина. Я тут же ответил, что он может забирать мою партнершу прямо хоть сейчас, я устал от танцев. И вылетел из театра пулей – не дай бог, громиле что-нибудь не понравится. На другой день женщина зашла ко мне в парикмахерскую, которую я держал тогда на улице Успальята, номер 900, и категорически запретила мне так недостойно вести себя на танцах. Мы снова провели сиесту вместе, в обнимку, и слово за слово, опять немного побранились. И что вы скажете? Вдруг я вижу, что она встает на весь рост, открывает ящик и достает нож «золинген», – она-то хотела отрезать хлеба, чтобы помазать его джемом, но я меньше всего мог подумать о хлебе и джеме. Я вскочил с постели, упал на колени, как святой, и со слезами на глазах просил ее меня не убивать.

Гауна посмотрел на него с удивлением. Праканико пылко и с гордостью объяснил: