Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

– Сегодня день не для прогулок, – заметила Клара. – Лучше останемся дома. Потом, если решим, сходим в кинематограф.

– Как хочешь, – ответил Гауна.

Они поблагодарили Ламбрускини за приглашение и пообещали поехать с ними в следующее воскресенье.

Утро они провели, почти ничего не делая. Гауна читал «Историю жирондинцев»; между страницами он нашел полоску бумаги со словами «Фрейре 3721» – Клара написала их губной помадой в тот день, когда они гуляли вместе в первый раз. Потом Клара пошла готовить, они пообедали и легли отдохнуть. Когда они поднялись, Клара заявила:

– Честно говоря, у меня нет желания выходить из дому.

Гауна стал копаться в радиоприемнике. Накануне вечером он заметил, что, поработав какое-то время, тот нагревается. Часов в шесть он сказал:

– Я тебе его починил.

Взял шляпу, сдвинул ее почти на затылок и объявил:

– Пойду пройдусь.

– Ты надолго? – спросила Клара.

Гауна поцеловал ее в лоб.

– Не думаю, – ответил он.

Он подумал, что не знает. Какое-то время назад, когда он спрашивал себя, что будет делать вечером, его сердце сжимала тоска. Теперь нет. Теперь, втайне довольный, он любовался своей нерешительностью – быть может, подлинной, своей свободой – быть может, мнимой.

«Надо бы еще дождя», – подумал он, переходя площадь Хуана Баутисты Альберди. Деревья словно тонули в туманном ореоле. Было очень жарко.

Ребята скучали в «Платенсе», за мраморным столиком. Положив руки на спинки стульев Ларсена и Майданы, слегка наклонившись, бледный, сосредоточенный, Гауна сказал:

– Я выиграл больше тысячи песо на скачках.

Он посмотрел на приятелей. Позже, задним числом (но не тогда, тогда он был слишком возбужден), он припомнит, каким озабоченным стало лицо Ларсена.

– Приглашаю вас всех на сегодняшний вечер.

Ларсен отрицательно тряс головой. Гауна сделал вид, что не замечает этого. Он торопливо продолжал:

– Давайте погуляем, как в двадцать седьмом году. Пошли за доктором.

Антунес и Майдана поднялись.

– Вас блохи, что ли, кусают? – спросил Пегораро, откидываясь на спинку стула. – Сразу видна ваша неотесанность. Неужто мы уйдем отсюда, не отпраздновав, пусть даже пивом, удачу Эмилито? Садитесь, сделайте одолжение. Времени предостаточно, не спешите.

– Сколько ты выиграл? – спросил Антунес.

– Больше тысячи пятисот песо, – ответил Гауна.

– Если вы спросите его еще через полчаса, – заметил Майдана, – окажется, что куда больше двух тысяч.

– Официант! – подозвал Пегораро. – Этот сеньор угощает нас всех темной каньей.

Официант вопросительно посмотрел на Гауну. Тот кивнул.

– Несите, несите, – сказал он. – Я плачу.

Выпив, все поднялись, кроме Ларсена. Гауна спросил:

– Ты не идешь?

– Нет, брат. Я остаюсь.

– Что с тобой? – спросил Майдана.

– Я не могу, – ответил Ларсен, многозначительно улыбаясь.

– Пусть она подождет, – посоветовал Пегораро. – Им это на пользу.

– А он уж и поверил, – заметил Антунес.

– Если это не так, с чего мне отказываться? – возразил Ларсен. Гауна сказал другу:

– Но надеюсь, что ночью ты присоединишься к нам.

– Нет, старик, я не могу, – заверил его Ларсен.

Гауна пожал плечами и двинулся к выходу вслед за приятелями. Потом вернулся к столу и тихо попросил:

– Если можешь, зайди к нам и скажи Кларе, что я пошел с ребятами.

– Ты сам должен был это сказать, – ответил Ларсен. Гауна догнал остальных.

– С кем встречается Ларсен? – спросил Майдана.

– Не знаю, – сухо ответил Гауна.

– Ни с кем, – убежденно заявил Антунес. – Разве вы не понимаете, что это просто предлог?

– Просто предлог, – печально повторил Пегораро. – Этому мальчику не хватает человеческой теплоты, он эгоист, себялюбец.

Антунес пропел слащавым голосом, который уже стал раздражать его друзей:

Против судьбы никому не дано устоять.

XXXIX

– Сколько ты выиграл? – спросил доктор. Его тонкие губы слегка улыбались. – Я всегда говорю, что это самый благородный вид спорта.

На нём был синий холщовый пиджак, темные домашние брюки и альпаргаты. Он встретил их холодно, но весть о победе Гауны значительно смягчила его.

– Тысячу семьсот сорок песо, – с гордостью заявил Гауна.

Антунес, подмигнув одним глазом и подобрав левую ногу, весело заметил:

– Это то, что он признает. Хотите, я просвечу его корму.

– Не выражайся, как бандит, – укорил его доктор. – Я буду утюжить тебя всякий раз, как услышу, что ты разговариваешь, словно бандит или жулик. Приличие, молодые люди, приличие. Шалопут Альмейра, человек, замешанный во всех скандалах и сумасбродствах, устраивавшихся в его время, не говоря уж о том, что он приобрел немалую известность в те годы, когда среди золотой молодежи считалось хорошим тоном устраивать охоту на полицейских, так вот, он сказал мне – и я никогда этого не забуду, – что пристойность в одежде приносила ему больше пользы, чем карты. – Потом заметил другим, уже сердечным тоном: – Что же вы не проходите?

Все прошли на кухню и, усевшись на самодельных скамьях и на плетеных стульях (иные из которых были совсем низкими), окружили доктора. Валерга торжественно приготовил мате, отпил его и передал другим.

Наконец Гауна осмелился и заговорил: