Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев

Ребенок продолжал плакать. Доктор заметил второго мальчика, подозвал его, сказал ему на ухо несколько слов и дал бумажку в пятьдесят сентаво. Мальчишка – без сомнения, подчиняясь приказу, – пнул Пьеро ногой и убежал к своим. Пьеро ударился ртом о край стола, выпрямился, утер кровь с губ и продолжал тихо плакать. Гауна спросил его, что случилось: мальчик потерялся и хотел вернуться к родным. Доктор встал и заявил:

– Минуту, ребята.

Он подхватил мальчика и вышел из кафе. Вернулся он очень скоро, воскликнул: «Готово» и объяснил, потирая руки, что посадил ребенка в первый же проходящий трамвай, в вагон, полный масок. И добавил со вздохом:

– Видели бы вы, как перетрухнул бедняга рекрут.

Это был случай с мальчиком, это было первое приключение, пример, по которому можно было судить о том, что осталось в его памяти героической эпопеей, о трех славных ночах двадцать седьмого года. Теперь Гауна хотел припомнить, что было с лошадью. «Мы ехали в коляске», – сказал он и попытался представить себе эту сцену. Закрыл глаза, сжал рукой лоб. «Бесполезно, – подумал он, – больше я ничего не вспомню». Чары развеялись, он превратился в зрителя, следившего за собственными умственными процессами, которые замерли… Или нет, не замерли, но не подчинялись его воле. Он видел одну сцену, только одну сцену другого эпизода, но не эпизода с лошадью. Сильно накрашенная женщина в голубом халате, под которым виднелась рубашка в черный горошек с вышитым сердцем, сидя за плетеным столиком, разглядывала ладонь кого-то незнакомого и восклицала: «Белые пятнышки на ногтях. Сегодня предприимчив, а завтра – как пришибленный». Слышалась музыка: ему сказали, что это «Лунный свет». Теперь Гауна припомнил все. Эту комнату на улице Годоя Круса, входную дверь с цветными стеклами, у входа – темные растения в мозаичных вазонах, большие зеркала, лампочки под красными шелковыми абажурами; розоватые блики и особенно «Лунный свет», волнение, вызванное у него этой мелодией, которую играл слепой скрипач. Скрипач стоял в дверях; его склоненная к скрипке голова что-то напоминала Гауне. Где видел он это измученное лицо? Каштановые волосы, длинные и волнистые; печальные, широко открытые глаза; бледная кожа. Лицо заканчивалось короткой изящной бородкой. Рядом с ним был мальчуган в шляпе (наверняка, шляпе скрипача), надвинутой на уши, и с фарфоровой мисочкой в руке – для денег. Увидев мальчика, Гауна тогда подумал: «Бедняга Христос, с плевательницей в руке – прямо помрешь со смеху!» Но он не засмеялся. Слушая «Лунный свет», он ощущал в груди жажду обнять присутствующих и всех людей на земле, неудержимое призвание творить добро, меланхолическое желание стать лучше. Горло его перехватило, глаза увлажнились, и он сказал себе, что Колдун сделал бы из него другого человека, если бы не умер. Когда скрипач закончит пьесу, он объяснит этим друзьям, как ему невероятно повезло в жизни – он познакомился с Ларсеном, удостоился дружбы Ларсена. Но так ничего и не объяснил. Когда музыка замолкла, Гауна уже забыл о своем намерении и лишь робко и просящее обратился к музыканту:

– Сыграйте еще вальсок, маэстро.

Но больше он не услышал скрипача, по крайней мере, в ту ночь. Где-то неподалеку поднялся скандал. Потом он узнал, что между доктором, который считал себя обиженным, и хозяйкой разгорелся спор из-за денег: доктор утверждал, что у него прикарманили несколько монет, а хозяйка повторяла, что он среди честных людей; чтобы закончить перепалку, доктор, воодушевленный аплодисментами парней, аккуратно положил хозяйку на пол, поднял ее за щиколотки и потряс вниз головой. Действительно, на плитки упало несколько монет, которые доктор тут же подобрал. Потом все произошло с головокружительной быстротой. Он (Гауна) только что попросил сыграть что-нибудь еще, как дверь с цветными стеклами распахнулась, и в зал шумно ввалился Валерга с парнями. Доктор устремился туда, где стоял слепой; заметил мальчика, вырвал у него мисочку, высыпал из нее деньги и одним шлепком нахлобучил слепому на голову. Поднялся крик. Доктор воскликнул: «Пошли, Эмилио», и они бросились бежать по коридорам, потом по улице; может быть, за ними гнались полицейские. Но еще прежде Гауна успел заметить ошеломленное лицо слепого и струйки крови, стекавшие по его лбу.

XLIII

В комнате было холодно. Гауна съежился на овечьей шкуре. Открыл глаза, чтобы поглядеть, нельзя ли чем-то укрыться. Было уже не так темно. Сквозь щели в дверях, сквозь какие-то отверстия в стенах просачивался свет. Гауна встал, набросил шкуру на плечи, открыл дверь и выглянул наружу. Он вспомнил Клару и рассветы, которые они встречали вдвоем. Под лиловатым небом, где мраморные и стеклянные пещеры мешались с бледно-изумрудными озерами, уже разливался свет. Рыжая собака лениво подошла к нему; остальные спали, растянувшись на земле. Он огляделся: вокруг были коричневатые холмы, он находился словно посреди большого холмистого муравейника. Вдали он различил тонкую струйку дыма. Его по-прежнему преследовал этот отвратительный сладковато-дымный запах.