Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Помимо экспериментов с подробными репортажами характерные особенности газетам Французской революции придала пропагандистская журналистика. Все ключевые фигуры эпохи революции, включая Марата, Дантона и Робеспьера, были в известной степени журналистами[870]. Многие, включая Марата, Камиля Демулена и Жоржа Эбера, сделали себе имя в политике исключительно благодаря писательскому мастерству. Марат был здесь основной фигурой: его несдержанная проза и открытая пропаганда насилия создали мрачную палитру революционной риторики, предсказывая революционный террор, когда революция пожрала сама себя. Эбер был остроумным и грубоватым представителем санкюлотов, Пер Дюшен был тоже не робкого десятка, отстаивая необходимость жестокости революционного правосудия. Но прежде всего журналистам революции нужно было успевать печатать выпуски в быстром темпе. «Необходимость писать каждый день, — по Бенджамину Константу, — есть могила таланта»[871]. Многие журналисты согласились бы; самые успешные и известные газеты Революции были еженедельными или выпускались трижды в неделю. Поэтому у многих журналистов революционного периода, зачастую спустя некоторое время, накапливались значительные объемы продукции. Мадам Ролан признавалась, что успех ее друга Жака-Пьера Бриссо объяснялся тем, что «ему работалось легко, сочинить трактат ему было так же просто, как иному переписать песню»[872]. В такой ситуации не было места глубоким размышлениям, их и не требовалось: смысл революционной журналистики был в постоянном изрыгании политической пропаганды. «Как вышло, что этот мелочный субъект наносит столько вреда общественному благополучию? — вопрошал один из якобинских врагов Бриссо в 1792 году. — Все потому, что у него есть газета… Все потому, что Бриссо и его приспешники присвоили себе рупор общественного мнения»[873].

Рупор общественного мнения мог быть весьма прибыльным. Спрос на новости был огромным, и было где развернуться конкуренции. Самые успешные газеты быстро создали себе читательскую аудиторию. «Журналь дю суар» нанял пять типографских прессов и шестьдесят рабочих, ему требовалось двести уличных разносчиков для 10000 копий[874]. Но для того, чтобы делать деньги, такого промышленного масштаба не требовалось. Один пресс выдавал 3000 копий простого памфлета в день, для прибыли более чем достаточно. Уровень безубыточности для таких публикаций составлял примерно 400 копий на выпуск. Типографы защищали свои вложения, оперируя неформальным ценовым картелем. И хотя они яростно оспаривали мнения своих конкурентов, издатели никогда не подбивали клинья своим соперникам, сбивая цену. Почти все держали цену на подписку близкой к уровню дореволюционных заграничных газет, около 36 ливров в год. С учетом политических событий, о которых они писали, этот консерватизм служил издателям на пользу, компенсируя несомненный риск, связанный с такой формой публикации. Единственным техническим нововведением революционных газет было оглавление в виде краткого перечня содержания или представленных мнений вверху первой страницы, прямо под заглавием газеты. Предназначалось это для разносчиков, которые выкрикивали содержание газет на улицах[875].

Ведущим журналистам Революции, так же как и типографам, новостной рынок принес определенные финансовые вознаграждения. Бриссо получал 6000 ливров ежегодно на посту редактора газеты (столько же получал министр в правительстве), и его пример не единственный[876]. И впрямь, для главных действующих лиц публицистическая деятельность была прибыльной: журналистика для них была орудием Революции, средством, формирующим смену событий. Влиятельность влекла за собой опасность. Это была в беспрецедентной степени смертельно опасная затея. Террор посягнул на жизни по крайней мере шестой части журналистов, творивших в первые годы Революции (1790-91), включая главных журналистов-политиков. Марат был убит в ванной, Бриссо потерпел крах вместе с жирондистами и погиб с Дантоном. Эбер, в своем издании «Папаша Дюшен» описывавший со злорадством последние минуты многих жертв гильотины, собрал большую толпу, когда пришла его очередь взойти на эшафот. Камиль Демулен был одной из последних жертв Робеспьера, крестного отца его младшего сына.

Именно в эти страшные месяцы Революция окончательно отвергла принцип свободы прессы, который оживлял ранние дебаты Национальной Ассамблеи[877]. Робеспьер, упорный защитник этого принципа с 1789 по 1793 год, осознал свою ошибку. 16 июля он созвал Комитет общественного спасения, чтобы наказать «мятежных журналистов, самых опасных врагов свободы»[878]. Незадолго до завершения своего восхождения к власти Робеспьер набросал необычный политический катехизис. Это демонстрирует степень недоверия, с которой он относился к несанкционированной вольности, бывшей в его представлении сердцем раздора внутри революционного движения: