Изумруд

— Я… Я не знала… Вы разрешили войти… — оправдывалась она, часто дыша, и осмелилась быстро оглянуться через плечо, чтобы убедиться, что я укутался полотенцем.

— Да все, все! — подтвердил я, краснея. — Я думал, это Ильб. Не ожидал тебя… Вас здесь увидеть.

— Да после этого уже можно и на «ты», Ваше Превосходительство! — засмеялась она, но смотрела не в глаза, а на торс. Мне даже показалось, что оценивающе.

— Кхира, давай тогда наедине и ты будешь обращаться ко мне не по протоколу? — Я заглядывал ей в глаза, пытаясь перевести ее взгляд чуть выше.

— Я не знаю… Это неправильно.

— Ну что неправильно? Следовать моим просьбам? Тем более речь идет о тех случаях, когда мы наедине. При всех пусть все остается официально. — Я развернулся, направляясь в гардероб, вынуждая ее идти за мной вслед разговору, махнул рукой на диван в малой гостиной, где она сможет и дальше вести диалог, пока я одеваюсь, и продолжил: — Я уже устал от этого официоза, хотя и начинаю привыкать к «избранности». Меня слышно?

— Да, продолжай.

— Ты, пожалуй, единственный после Тары человек, которому я… доверяю, что ли. Хотя знакомы мы всего ничего. Ну а кому мне еще довериться? — продолжал я нить рассуждения, не слыша ответа, но и не ожидая его. Мне хотелось по-простому, по-человечески, по-дружески выговориться. — Ты, пожалуй, самая адекватная здесь, здравомыслящая. Мне даже кажется, что ты единственная, кто сомневается в моей избранности.

— Да, сомневалась. До твоего появления.

Она напугала меня: голос ее был очень близко, за спиной. Кхира стояла в дверях гардеробной. Давно ли? Я пребывал в полной уверенности, что она там, где и планировалось изначально: ожидает, пока я оденусь. Не подавая вида, что меня это напугало или удивило, я продолжил надевать брюки все того же изумрудного цвета, только уже довольно просторные, даже широкие. Не привыкли мы, что девушки такие смелые, а не жмутся от застенчивости! Но тут свои нравы, особые обычаи. Хотя и она не промах, дерзости ей не занимать, но это не воспринималось как наглость, а наоборот — вызывало некую симпатию. Ходила по грани дозволенного, но не пересекала ее.

— Ты увидела человека с зелеными глазами, и твоя вера пошатнулась?

— Поначалу я думала, что нет. Моя убежденность в том, что это красивая легенда, сохранялась. Но как можно было объяснить, что ты не знаешь нашего устройства, наших обычаев? Ты словно с неба упал… — удивленно и эмоционально рассуждала она, не тая своих мыслей. — Но финальным аргументом для меня стал тот момент с окаменевшим кротом. Я только потом осознала, что произошло, и до сих пор думаю об этом.

Она подняла на меня свои кровавые, слегка сияющие в слабом свете глаза, когда я застегивал первые пуговицы рубашки, продолжая делать это на автомате и не отрывая от нее взгляда. Эти несколько секунд длились так долго, что я, казалось, запомнил каждую мелочь, будто фотография засела в памяти. Она, держа ладони одна в другой перед собой и скрестив ноги, уперлась плечом в проем, а взгляд ее был настолько наивным и искренним, словно, как маленький щенок, впервые провинившийся, она молча говорила о том, что была неправа и ей очень досадно. Досадно не потому, что ее вера и убеждения пошатнулись, а оттого, что она сомневалась во мне, предала, не совершив предательства. Впервые я видел ее такой: беззащитной и хрупкой, настоящей женщиной, милой и обаятельной. Волосы, которые до этого были собраны в косу, сейчас свободно лежали на ее спине мощной и пышной волной медного панциря — щитом, защищавшим спину.

Тепло, растекающееся у меня в груди, не позволило остаться хладнокровным, и, дав волю чувствам, я сорвался с места, так и не застегнув до конца рубаху, оставив грудь неприкрытой. Два шага — и она в моих руках, такая маленькая и угловатая, мягкая и теплая. Щека плотно легла на грудь, и ее горячее короткое, но частое дыхание растекалось волной под рубашкой. Плавно успокаивая этот шторм, отпуская скованность, она обмякла, положив, чуть касаясь, руки мне на спину. От нее пахло цветами — садовыми нежными цветами.

— Прости меня, — прошептал я, и ее руки легли мне на грудь, мягко отталкивая.

— Нельзя так, это плохо! Давай не будем… — Она растирала раскрасневшиеся щеки, молча виня себя за эту слабость, не осмеливаясь смотреть в глаза.

Она отступилась и все так же смотрела в пол. Я не узнавал ее: будто подменили! Где та дерзость и строптивость? Где легкость и уверенность? Казалось, что нет той силы или ситуации, которые могут застать ее врасплох или выбить из колеи. Но сейчас она была явно не в себе, пытаясь понять, что делать дальше и как правильно поступить.

— А для чего ты пришла? — прервал я эту неловкую тишину, стараясь отвлечь Кхиру, чему она явно обрадовалась, выйдя из ступора.