Изумруд из Сан-Донато

И одно из таких появлений привело Анастасию к исполнению ее самого заветного желания! Юных актрис прямо в костюмах пригласили в императорскую ложу, чтобы вручить им конфеты. Они заходили туда по одной, делали глубокий реверанс и целовали руки Императрице Александре Федоровне и вдовствующей императрице-матери Марии Федоровне. Рядом стоял, сияя волшебной полуулыбкой, излучая неземной золотистый свет сам Государь. Его Императорское Величество.

Когда вошла Анастасия и совершила обряд приседания и поцелуев рук, Николай Второй вдруг оживленно спросил:

– А это Вы танцевали Золотую рыбку?

Анастасия не сразу нашлась и вместо ответа сделала еще один глубокий реверанс, уже в его сторону.

– Как это было устроено, что кольцо Царь-девицы нашли именно у Вас? – настаивал с расспросами Николай.

Анастасия пришла в себя и несколько сбивчиво, но объяснила маленькие хитрости театрального реквизита. Царь в ответ широко улыбнулся:

– Спасибо, я сам ни за что бы не догадался!

Улыбка Государя обладала неотразимым обаянием. Анастасия решила, что очутилась в раю и даже явно прозевала момент, когда приличия ради, пора уже было удалиться из ложи.

– Всего тебе доброго, дитя мое.

Вдовствующая императрица – мать царя даже чуть подтолкнула ее к выходу, вручая коробку конфет. Не знала Настя, что у Марии Федоровны из-за любовной связи Государя с Кшесинской к балеринам была особая глубокая неприязнь. В каждом намеке на пуанты она видела тень настырной вездесущей Матильды.

– О, боже! Мамочка! Все совершилось! Я на седьмом небе!

Это было какое-то слияние детской мечты с пробуждающейся чувственностью юной актрисы. Государь был не только тем человеком, чьим восхищением она по-детски дорожила. Николай представлялся ей тем мужчиной, которому она была готова отдаться немедленно и жить с ним всю оставшуюся часть своих лет. Не очень правда, понимая, что же такое «отдаться».

– Господи! Ну почему я не его? Он такой душка! Как бы я была счастлива, оставаясь с ним наедине! Он был бы моим хозяином, он бы берег меня, как свой любимый цветок. И для него я сделала бы все, что он только пожелает. Я стану такой, какой ему угодно будет видеть, чувствовать и предполагать меня! Я буду для него танцевать, танцевать, танцевать… Танцевать так, как никто не умеет, даже эта его Кшесинская!

Многие современники отмечали, что Николай Второй обладал магнетическим благостным обаянием, производил неотразимое впечатление как на женщин, так и на мужчин.

На выходе из императорской ложи Анастасия впервые увидела лица своих подруг совершенно новыми. В их глазах отчетливо читалась лютая зависть. Она ведь пробыла с Государем гораздо долее всех. Казалось бы, мечта всего детства сбылась. Но детство на этом, похоже, и завершилось.

– Девочки, милые, что с вами?

– Красавина всегда о себе много воображает!

– Да уж, не говори!

– А смотреть-то и не на что.

Они разговаривали между собой, нарочно не замечая ее и оставляя без ответа все ее реплики.

– Девочки, девочки! Ну разве так можно? Чем я провинилась?!

Она еще не понимала, что такое – удел примы. Олимп предполагает прежде всего гордое одиночество. Не понимала, что нельзя обращать и малейшего внимания на шипение гусынь-неудачниц, еще недавно бывших ей равновеликими подругами. Все! Жемчужину достали из ракушки. Это больно, непривычно. И Анастасия еще не осознала, что жемчужина – это она. А потревоженные створки раковины скоро навсегда закроются от бессильной зависти. И у нее, и у ракушек будет совершенно разная, иногда лишь пересекающаяся на сцене, буквально на минуты, жизнь. Они даже репетировать будут в разное время. Чтобы ей не мешать.

После всего пережитого, особенно после поездки из Царского села обратно в пансион Училища среди едва ли не шипящих на нее от досады бывших подруг, ей надо было где-то выплакаться, кому-то рассказать о том, что ее переполняло.

– Помилуй, детка, театр – это рассадник интриг. Здесь нет подруг и подружек, особенно среди равных. Будь ты трижды великой балериной, если не сможешь в этом содоме выживать и за себя бороться, дни твои на сцене сочтены, – выговаривала Анастасии немолодая уже (тридцать лет для балерины – возраст почти пенсионный!) Надежда Бурляева, пригласив восходящую звезду на чай в буфет-кондитерскую.

– Но как же так?!

– И ни в коем случае не реви. Слезы ничего кроме морщин не приносят.

– Но ведь так обидно! Больно…

– Страдания, вынутые наружу, уродуют лицо актрисы. Все плохое надо либо держать в себе, либо выбрасывать, легко через себя пропуская.

– Как это – легко?

– Как в танце. Легкость танца и легкость души идут рука об руку. Никаких слез! Что от бога дано – то наше. Что нет – то нет.