Изумрудная ведьма

Эль плохо помнила, как ей сообщили эту новость. В голове отпечатался лишь мявшийся в их комнатах Директор, который пытался подобрать хоть сколько-нибудь ободряющие слова, да отвернувшийся к окну Сапата. Профессор стоял будто сгорбившись еще сильнее и до хруста в своих кривых старых пальцах впивался в каменный подоконник. Все. Больше ничего. Ах, нет. Еще Эль ясно помнила свою единственную мысль, что возникла в тот момент в ее голове. Догадку, которая пришла как-то сама собой, пока она слушала пустые слова соболезнования. И это было так странно.

Ее не волновали ни тревоги, очевидно, грядущей новой войны, ни собственное истерично колотившееся сердце, которое будто грозило сломать ставшие тесными для него ребра. Эль думала лишь о том, что Фредрик все знал еще в ту ночь. Знал и ничего ей не сказал, вынуждая справляться самой. И это внезапное одиночество и чувство, будто ее предали, накрыли с головой, едва за Директором закрылась старая деревянная дверь. Эль помнила, как постепенно вокруг нее будто образовался удивительный вакуум, а потом мир неожиданно пошел огненными всполохами, которые сливались в одно монолитное целое, прежде чем в уши ворвался настоящий гул пламени. Злой. Упрямый. Совершенно безжалостный. В своем то ли сне, то ли видении Эль смотрела на с детства знакомые стены, что пожирал самый настоящий огонь. Видела штандарт дома Страда, чей алый цвет приобрел во вспышках пожарища цвет свежей крови. И отца, лежащего перед портретом матери и словно тянущего к ней потемневшую от крови руку.

И вот тогда Эль не выдержала. Скопившаяся боль и невыносимое чувство вины оказались настолько едкими, что словно сожгли изнутри душу. Она не знала, была ли то ее магия или очередные происки собственно мечущегося в агонии разума, но мир перед глазами окрасился в ядовито-зеленый. Эль смотрела на него, на знакомые стены и хотела их уничтожить, стереть из своей памяти начисто, чтобы никогда и ничего больше не чувствовать. Она раздирала свой мир на части, уничтожала, растаптывала. И хотя понимала, что вместе с гибнущей по ее воле реальностью умрет и сама, но желала этого так отчаянно… Так рьяно! Эль была готова на что угодно, лишь больше не было настолько больно. Лишь бы вообще никогда не существовать, ведь тогда не пострадала бы мама, была бы здорова сестра, а отец… а отец был бы жив.

А потому послушный ее воле мир вокруг рассыпался на части, словно отсыревшая штукатурка, и хотелось нырнуть в этот мрак… раствориться в нем. Перестать наконец существовать и доставлять столько проблем. И Эль уже шагнула было ему навстречу, но в следующий миг кто-то со всей силы дернул ее прочь от так соблазнительно черневшей бездны. Она увидела сосредоточенный взгляд профессора, а потом непохожий на его голос отдал тихий, но властный приказ:

– Спи.

И мир сомкнулся над головой.

В себя она пришла спустя целые сутки, и в ней, кажется, больше не было ничего: ни радости, ни грусти, ни скорби, ни боли. Эль словно выжгла себя и была совершенным ничем.

А потому, когда раздался неожиданный стук в дверь, она даже не пошевелилась. Просто посмотрела на пустой стол, где еще недавно переливалась изумрудным блеском иллюзия, и передернула плечами. Но стук повторился, а потом пришел голос, и Эль вздрогнула, словно очнулась.

– Элли, – голос сестры звучал устало и как-то тускло. – Открой, пожалуйста. Я…

Роза не договорила, и послышался судорожный вздох. Ну а Эль на мгновение с силой зажмурилась, словно это могло дать ей хоть каких-нибудь сил, прежде чем поднялась и медленно направилась к двери. И эти несколько шагов дались ей невероятным усилием. Сложно жить с болью утраты, но еще хуже – признаться, что это только ее вина. Однако она должна.

Ледяные пальцы сомкнулись на медной ручке, а потом Эль потянула на себя старую дверь. Скрипнули плохо смазанные петли, и стало тихо.

Роза выглядела плохо. Под голубыми глазами залегли мрачные тени, скулы заострились так сильно, что почти изменили лицо до неузнаваемости, губы были обкусаны, а покоящийся на груди амулет… И Эль едва успела поймать рвавшийся наружу вздох, когда увидела тусклый рубин. Камень почти не горел и казался теперь каким-то мутным и грязным. Почти коричневым, как давно запекшаяся кровь.

– Нам надо поговорить, – все тем же непохожим голосом проговорила Роза, избегая смотреть в глаза Эль. – Давай пройдемся? Не могу здесь находиться. Школа… она будто давит.

Сестра дернула ворот своей бирюзовой накидки, словно та мешала дышать, и Эль кивнула, прикрыв за собой дверь.

Шли молча. В напряженной, почти звенящей от всех невысказанных слов тишине они миновали главный коридор, что был пуст в этот учебный час, а потом медленно спустились по главной лестнице. Огромные тяжелые двери были распахнуты настежь, видимо, у кого-то шли занятия во внутреннем дворе Школы. Однако Роза не повернула туда, а пошла дальше, к неожиданно опущенному мосту. Так странно. Здесь ждали гостей?

– Куда мы идем? – наконец спросила Эль, на что Роза лишь передернула худыми плечами.

– Туда, где нас не станут подслушивать.

– Но в замке полно мест…