Изуродованная любовь

- Никогда. Он ни разу не ударил никого из своих детей. Но в этом не было необходимости. Мы и так повиновались ему во всем. Мы с самого детства знали, что он был безумцем. Он любил мою маму и даже плакал, когда она умерла, но все же он готов был опустить в кипяток ее руку, в то время как ее дети в ужасе смотрели на это.

- Что?

- Да, он сделал это, чтобы наказать меня.

- У тебя и в самом деле была отвратительная жизнь?

- Да.

- Ты... Неважно. Увидимся за обедом, - сказал он, разрушая нашу хрупкую близость, и повернулся, чтобы уйти.

Я схватила его за руку.

- Я – что, Гай?

- Ничего, - солгал он.

Я смотрела, как его высокая, широкая фигура уходит от меня, и мне было грустно. Он казался таким одиноким. Таким недосягаемым. Я знала, что слишком многого хотела от него. Так много хотелось узнать о нем.

- Гай, - окликнула я его. Мой голос эхом разнесся по огромному залу.

Он остановился и повернулся лицом ко мне. В полумраке я встретилась с его глазами. Мне столько всего хотелось сказать, но в этот момент я не могла думать об этом.

- Включи, пожалуйста, свет, когда будешь выходить.

Он кивнул, подойдя к двери, щелкнул выключателем и ушел не оглядываясь.

Гигантские люстры свисали с потолков зала подобно ореолам облаков, нависших над полем. Я изумленно уставилась на них и представила гостей в великолепных одеждах, вальсирующих под этими ослепительными облаками огней. Тогда еще бархатные занавески глубокого сливового цвета не были такими поблекшими и в пятнах, а серые каменные стены не кричали об одиночестве их владельца.

Глава 21

Недели проходили необыкновенно. Дни я проводила, бесцельно блуждая по холодному, сырому замку или исследуя территорию в ожидании жарких ночей. Я нашла старый кассетный проигрыватель в библиотеке и полки с музыкальными кассетами 60-х, 70-х и 80-х годов. Когда я спросила о них Мисти, она сказала, что кассеты никому не принадлежат, и раз уж никто до сих пор ими не интересовался, теперь они могут быть моими.

Обрадовавшись, я принесла их в свою комнату. Звук немного шипел, и иногда катушка заедала, зажевывая ленту. Я аккуратно вытаскивала ее из аппарата, вставляла палец в середину катушки и медленно закручивала ее обратно. Несмотря на это я очень любила свой кассетный проигрыватель, а когда погода была плохой, я проводила часы, лежа на кровати в одиночестве и слушая музыку.

В тот день Гай улетел в Лондон на вертолете. Он не должен был вернуться до следующего дня. Я провела утро, блуждая по замку, и в итоге дошла до его кабинета. Я никогда не была там,  хоть мне и не запрещали. Я толкнула дверь, и, к моему удивлению, она открылась.

Кабинет был большой и слабо освещен, но в нем было теплее, чем в коридоре. Стены были совершенно голые и окрашены в белый цвет. Здесь стояли кушетка с зелеными и голубыми подушками и низкий шкаф с бутылками спиртного. Помимо этого, были еще стальной шкаф и очень большой письменный стол с черным кожаным вращающимся креслом, стоящим за ним. Поверхность стола была покрыта зеленой кожей. На столе ничего не было, кроме перьевой авторучки. Я подошла и села в кресло. Оно было очень удобным и настолько большим, что я могла бы свернуться в нем калачиком. Значит, вот где Гай делал все свои дела.

Один из ящиков привлек мое внимание. Он был немного приоткрыт. Будто Гай сегодня утром в спешке не до конца закрыл его. Я понимала, что не должна рыскать по его ящикам, но полудюймовая щель притягивала как магнит. Не думая о последствиях собственных действий, я зацепила край указательным пальцем и потянула его, открывая. Мой рот приоткрылся от шока.

В нем лежал конверт, адресованный Николаю, подписанный мной.

С секунду я не шевелилась. Я не могла поверить в то, что увидела. Я приподняла конверт и обнаружила под ним другие мои письма. Все пять. Он не отправил ни одного из них. Я взяла их в руки и посмотрела на оборотную сторону. Они были запечатаны, нетронуты.

Просто не отправлены.

Я почувствовала гнев, словно кипящая лава извергается у меня в животе. Почему? Почему он не отправлял мои письма? Зачем притворялся? Почему врал?

В коридоре послышался шум. Я поспешно положила письма обратно в ящик и закрыла его. Я чувствовала себя сбитой с толку и поставленной в тупик.

Шаги приблизились к двери, и Мисти вошла в нее.

- О… - сказала она удивленно.

- Привет, - негромко ответила я.

- Что ты здесь делаешь?

- Ничего, - сказала я и быстро поднялась.

- С тобой все в порядке?

Я глубоко вдохнула.

- Да. Ты не знаешь, когда вернется Гай?

- Завтра. Скорее всего, во время обеда.

- Хорошо. Благодарю.

Она посмотрела на меня с любопытством, но я прошла мимо, едва не задев ее. Меня трясло от гнева. Я чувствовала, что она повернулась, чтобы посмотреть на меня. Я не обернулась. Я шла по коридору в глухом оцепенении. Почему? Зачем он это делает? Что может быть плохого в моих письмах к Николаю?

Оказавшись в своей комнате, я долго не могла успокоиться. Я металась по ней подобно зверю в клетке. Достав мамины кружева из ящика, прижала их к своей щеке, но не почувствовала того утешения, которое должно было появиться.

Он обманул меня.