Изверг. Когда правда страшнее смерти

Последнюю неделю он чувствовал себя отупевшим и усталым. То и дело дремал – на диване, в машине, в любой час. В ушах у него стоял гул, словно он нырнул на дно моря. У него болели мозги, хотелось извлечь их из черепной коробки и хорошенько промыть. Вернувшись из Страсбурга, где они встречали Новый год у приятелей-врачей, Флоранс затеяла стирку. Он сидел в ванной и смотрел, как за стеклом крутится, мягко шлепаясь, белье в горячей воде. Там были его рубашки и исподнее, пропитанные гадким потом, вещи Флоранс и детей, маечки, пижамки со зверюшками из мультфильмов, носочки Антуана и Каролины, которые потом так трудно было различить. Их перемешанное белье, их перемешанное дыхание, мирное, безмятежное, в тепле уютного дома, укрывшего всех четверых от зимней ночи… Как это, должно быть, хорошо – возвращаться всем вместе домой в первый день нового года, дружной семьей в мини-вэне, мерно урчащем на заснеженной дороге. Добраться поздно, нести на руках уснувших детей наверх, помочь им раздеться – ну-ка, живо в постель! – и перерыть все сумки в поисках плюшевого зайчика, без которого Антуан не засыпает, и вздохнуть с облегчением, что не забыли его в Страсбурге. Слушать, как посмеивается Флоранс, смывая косметику: «Ну, тебе повезло, сейчас бы ехал за ним обратно». А затем последним умыться в ванной, отделяющей комнату детей от их спальни, где ждет его Флоранс под пуховым одеялом. Отвернувшись, чтобы не мешал свет, она возьмет его за руку и уснет, а он еще почитает. Теплый и ласковый семейный уют. Они думали, что он теплый и ласковый. Но он-то знал, что внутри все прогнило, что каждый миг, каждый шаг и даже сон подпорчены этой гнилью. Она росла в нем и мало-помалу разъела все изнутри, хотя снаружи и не было заметно, но теперь не осталось больше ничего, кроме этой гнили, – ее так много, что скоро треснет скорлупка под ее напором, и она выползет наружу. Тогда они окажутся нагими, беззащитными, в холоде и ужасе, и это будет единственная реальность. Это уже, хоть они пока не знали, была их реальность. Он тихонько открыл дверь, на цыпочках подошел к детям. Долго смотрел, как они спят. Нет, он не мог этого сделать. Они никогда не узнают, что он, их папочка, это сделал.

Воскресенье они провели «У большого глухаря», в их излюбленном шале на перевале Коль-де-ла-Фосиль. Флоранс, отменная лыжница, учила детей кататься. Под ее присмотром они одолевали практически все склоны. Он тем временем читал, оставшись в зале ресторана, куда семейство вернулось к обеду. Антуан с гордостью рассказывал, как он съехал по самому сложному спуску и на одном трудном повороте чуть не упал, но все-таки удержался на лыжах. Детям разрешалось заказывать огромные тарелки жареной картошки с кетчупом, отчасти поэтому они обожали это местечко. Еще в машине, пока ехали, они всю дорогу повторяли: «А можно будет нам картошки? Можно будет нам картошки?» Флоранс отвечала: «Можно». А дети не унимались: «А можно будет добавки? Можно по две тарелки? По три тарелки?»

В понедельник утром ему позвонила мать, очень встревоженная. Она только что получила банковское извещение с указанием дефицита в сорок тысяч франков. Такое случилось впервые, она не решалась заговорить об этом с мужем, чтобы не волновать его. Он сказал, что все уладит, сделает перевод с другого счета, и мать повесила трубку, ни о чем больше не беспокоясь, как бывало всегда, стоило ей поговорить с сыном. (Письмо с уведомлением о закрытии счета пришло через неделю.)

Он извлек из книжного шкафа свой экземпляр книги Бернара Кушнера «Чужое горе» с дарственной надписью, которую получил на встрече с автором в женевском книжном магазине («Жан-Клоду, единомышленнику и коллеге по ВОЗ. Бернар»), поехал в аэропорт, купил флакон духов и вылетел двенадцатичасовым рейсом в Париж. В салоне самолета, где он узнал среди пассажиров министра Жака Барро, написал короткое письмецо Коринне («…Я должен на этой неделе принять важные решения. Я счастлив, что в субботу увижусь с тобой. Это может стать прощанием или новой отсрочкой – ты сама решишь») и отыскал в книге Кушнера место, потрясшее его когда-то, – о самоубийстве друга юности. Принимая в строго определенной последовательности препараты, в сочетании убивающие наверняка, он позвонил любимой женщине, чтобы ежеминутно держать ее в курсе своей агонии. У нее был только один телефон, и она знала, что, если повесит трубку, чтобы вызвать «Скорую», он тут же введет себе роковую дозу. Ей пришлось выслушать прямой репортаж о смерти.