Изверг. Когда правда страшнее смерти

Во-первых, кассета, которую он вставил в видеомагнитофон вместо «Трех поросят». На протяжении 180 минут он записывал на нее обрывки передач с десятка каналов, принимаемых его спутниковой антенной: эстрада, спорт, обычный воскресный телерепертуар, только изорванный лихорадочным переключением каналов – секунда на одном, две секунды на другом. В результате получилось хаотичное и невнятное зрелище, которое следователи тем не менее добросовестно отсмотрели. Более того, они скрупулезно сверили каждый фрагмент с программами каналов, определив точное время записи. Таким образом было установлено, что он просидел на диване, нажимая кнопки пульта, с 13:10 до 16:10, однако начал с середины кассеты. Когда она кончилась, он не поленился перемотать ее к началу и заполнил такими же обрывками всю первую половину, из чего напрашивается вывод, что он хотел стереть прежнюю запись. Поскольку он говорит, что не помнит этого, остается строить догадки. Вероятнее всего, на кассете были засняты Флоранс и дети – каникулы, дни рождения, семейное счастье. Правда, на одном допросе, когда речь зашла о его визитах в секс-шопы и порнографических кассетах, которые они смотрели, как он утверждает, вместе с женой, он добавил, что иногда снимал на видео их постельные игры. Не было найдено и следа этих записей, если они вообще существовали, и следователь задался вопросом, не их ли он в последний день так методично уничтожал. Он говорит, что вряд ли.

Во-вторых, по данным «Франс Телеком», между 16:13 и 18:49 он девять раз набирал номер Коринны. Продолжительность звонков, небольшая и одинаковая, указывает на то, что все девять раз он лишь слушал ее автоответчик. На десятом звонке Коринна сняла трубку, и они говорили 13 минут. Оба помнят этот разговор, и тут их показания совпадают. Для нее это был ужасный день, она говорила, что глубоко потрясена, что обожженные глаза еще болят. Он сочувствовал, извинялся и, в свою очередь, жаловался на депрессию. Снисходя к его состоянию и болезни, Коринна сказала, что не станет заявлять в полицию, как сделал бы на ее месте, подчеркнула она, любой разумный человек, но он должен немедленно с кем-то посоветоваться, пусть поговорит с Кушнером или с кем-нибудь еще. Она повторяла, что главное – пусть сдержит свое обещание и завтра же утром заберет из банка ее деньги. Он поклялся, что будет непременно к открытию.

На второй этаж он, приехав, не поднимался, но что там увидит – знал. Он очень аккуратно расправил ночью покрывала и перины, но все равно знал, что лежит под ними. И когда стемнело, стало понятно, что его час, который он так долго оттягивал, пробил: пора умереть. По его словам, он сразу же приступил к приготовлениям, но это не так: он еще помедлил. Только за полночь – а точнее, как показала экспертиза, в три часа – он полил содержимым канистр, купленных накануне и наполненных бензином на заправке «Континент», сначала чердак, потом детей, Флоранс и наконец лестницу. Затем он облачился в пижаму. Для верности следовало бы заранее принять барбитураты, но он, очевидно, забыл о них или не помнил, куда спрятал, так как вместо этого взял пузырек нембутала, десять лет хранившийся в аптечном шкафчике. В свое время он собирался усыпить с его помощью умирающую собаку, но это не понадобилось. После он все хотел выбросить пузырек, поскольку срок годности давно истек. Он, видимо, подумал, что сойдет и это снотворное, и, когда мусорщики, совершавшие свой утренний объезд, увидели горящую крышу и уже колотили в дверь, принял десятка два капсул. Пробки вылетели, свет погас, комната наполнялась дымом. Он подсунул какую-то одежду под дверь, чтобы заткнуть щель, и хотел лечь рядом с Флоранс, которая, казалось, спала под атласным одеялом. Но он плохо видел, глаза щипало, их спальня еще не загорелась, а пожарная машина – он уверяет, что не слышал сирены, – уже прибыла. Дышать было уже нечем; он дотащился до окна и открыл его. Пожарные услышали, как хлопнул ставень, выдвинули лестницу и поспешили на помощь. Он потерял сознание.

* * *

Выйдя из комы, он сначала все отрицал. Человек, одетый в черное, выломал дверь, застрелил детей и поджег дом. Сам он был словно парализован, бессилен что-либо сделать, все это произошло у него на глазах. Когда ему предъявили обвинение в двойном убийстве в Клерво-ле-Лак, он возмутился: «Нельзя убить отца и мать, это вторая заповедь Божья». Когда было доказано, что он не работает в ВОЗ, – заявил, что числится научным консультантом в некоем обществе под названием «Саут Араб Юнайтед» или что-то в этом роде, на набережной Берг в Женеве. Когда проверили и оказалось, что никакого «Саут Араб Юнайтед» на набережной Берг нет, он сдал эту позицию и тут же выдумал что-то еще. На протяжении семичасового допроса он отчаянно боролся, отрицая очевидное. Наконец, то ли от усталости, то ли потому, что его адвокат дал ему понять, что такая тактика защиты абсурдна и может только повредить в дальнейшем, – признался.