Изыди (СИ)

- Ну, я и говорю. Был у нас один еврей Марик из Праги. Но мы его Муравиком звали. Как муравей, везде пролезал. Появлялся неожиданно и так же пропадал. Если бы не он, не знаю, что бы мы жрали. Всегда хавчик имелся. Умудрялся так в город смотаться, что и живым возвращался, и с провизией. Ловкий малый. А чаще звали его просто: еврей. Однажды я проснулся, потянулся за калашом, а автомата нет. Спрашиваю: еврей был? Был - отвечают. Всё ясно: понёс на провизию менять. Три дня не приходил. Пришлось снова оружие добывать. В разведке с Дорданом двоих бошняков подрезали, автоматы забрали. Получается, один автомат лишний. Еврей тут как тут. Давай, говорит, на еду сменяю. Эх-ма! Кабы все такие войны были, то и могил бы не было. Но евреев там было мало. Не еврейская была та война - славянская. Мне даже гражданство Сербии предлагали и дом в живописном местечке. Представь, Крюк: горы, луга, и всё освещено солнцем - красота! И посреди этой красоты дом, а во дворе дома женщина корову доит. Но что-то подсказывало: не лезь. Повоевал - и айда на родину, на уродину. Только где она, моя родина? Россия? Украина? Я бы во Львов уехал спасибо тому батюшке сказать, что крестил меня. Если он ещё жив, конечно. Но там из родственников уже никого, да и не жил я никогда в Незалежной. Там всё другое. В Сербии знаешь как за веру держались? Только она и спасала. И нас, и сербов. Да-а-а. Так вот.

Борис закончил свой невесёлый рассказ как-то обывательски, по-простому, как будто и не рассказывал только что о войне, о смертях, о том, с какой жестокостью ему пришлось столкнуться в свои двадцать два года.

Когда я похвастался приятелю, что начал писать, издал первую книгу, то очень близко подошёл к статусу хвастуна-предателя. Забыл, что наступаю на его больную мозоль.

- Сподобил Бог. И теперь я пишу, - похвалился я.

- Значит, ты теперь писатель, - задумчиво произнес Борька. - Писатель, писатель, - отмахнулся он от моих робко-стеснительных возражений и продолжил: - Раз пишешь, значит, писатель. Ты уже не просто груздем назвался, а и в кузов залез. Вот тогда и скажи: почему испаноязычные писатели все сумасшедшие?

Как видно, эта тема глубоко въелась Борису под кожу. "Крепко зацепило его в Югославии", - подумал я про себя. Но его детское увлечение не пропало даром. Я не ожидал от Бори глубокого знания испаноязычных авторов, потому как сам с ходу мог назвать только Маркеса, Лопе де Вегу и Сервантеса. Поднатужившись, вспомнил Кортасара и Борхеса. Про проблемы с головой я знал только у одного, и не у писателя, а у одного из героев - рыцаря печального образа. Но его верный друг Санчо умело компенсировал чудачества старого безумца. Подумав, я ответил шуткой:

- Наверное, у них не было таких оруженосцев, как у знаменитого дона, - и добавил: - А у меня есть.

Я улыбнулся и похлопал Бориса по плечу.

- Подожди, у тебя ещё всё впереди, - мрачновато буркнул Борис. Похоже, ответ его не удовлетворил. - Смотри, как бы не зацепило.

Слишком мрачно буркнул Борис, слишком. И эмоционально.

Пожалуй, я соглашусь с тем, что слово, произнесённое с повышенным эмоциональным запалом, сильнее бомбы. Говорят, так появляются проклятия. Слово - универсальное оружие, способное выключить сознание или переключить его во что-то ирреальное.

Первая ирреальность не заставила себя ждать. Через три дня ко мне на приём пришла странноватого вида женщина лет тридцати. Весна уже почти закончилась, но дама оделась не по сезону, но и не совсем вызывающе. На голове у неё красовался вязаный берет. И хотя на улице была грязь, она обулась в какие-то тряпочные туфли бледно-розового цвета с претензией на балетные пуанты, и облачилась в тёплое пальто, тоже розовое. Вот и всё одеяние. Пальто и отсутствие колготок на ногах навело меня на кое-какие мысли, которые я тут же отбросил. Посетительница была само обаяние: улыбка не сходила с её лица с момента входа в кабинет и до самого... впрочем, я забежал вперёд.