Изыди (СИ)

Борька назвал прозвище с ударением на первый слог, и я представил его в камуфляже: бородатого, чёрного. Ни дать ни взять настоящий чётник. А Борис тем временем неспешно продолжал рассказывать свою послеармейскую жизнь. Он говорил, а я думал, что нет ничего хуже гражданской войны, хотя чем одна война отличается от другой? Только количеством убитых. Война ― это как массовое помешательство тысяч и десятков тысяч людей. Никто не помнит, из-за чего всё началось, и никто не может остановиться. А гражданская война отвратительней в квадрате. Примирения в принципе быть не может. Хорошее не вспоминается ― только плохое, и не за что зацепиться. Вся грязь наружу вылезает и начинает смердить, но никто ничего не чувствует. Все обозлены до омертвения чувств. Я уже не слушал Бориса. Я перенесся в далёкую Югославию, примерив на себя камуфляж цвета всех войн и военных конфликтов. Я представил, как вчерашние друзья сегодня стали врагами. А могли жить на одной улице. Я так увлёкся, что даже не понял, сказал ли это Борис, или это снова были мои мысли вслух. Наверное, всё-таки я произнёс вслух, раз Борис поддакнул:

― Да-да, вчера друзья, сегодня враги, завтра кто-то из них покойник. Сам видел, как Дордан, серб, школьного друга застрелил - бошняка из Сараево. Это всё равно как если бы мы с тобой встретились где-нибудь на положае друг против друга. Там выяснять некогда, там остаётся только стрелять.

- Как ты сказал: положае? - я услышал ещё одно новое слово.

- Положаи - это позиции по-сербски, - пояснил Борис, - у нас даже песня была, сам сочинил:

В положае сидим в положении "скрючившись".

Мы положим тут головы, за братьев промучившись.

Зарастут положаи, превратятся в пригорочки,

На стаканы положат хлебные корочки.

- А кто больше зверствовал?

- Все были хороши. Хорваты жестокие, но сербы злее. Мусульмане с виду добрые. Если не знать, как они пленных убивали. И не только пленных, но и мирных тоже. Они их - кувалдами по темени. Гадом буду. Вера такая, твою мать, - надо обязательно кувалдами. Хорваты резали, сербы просто расстреливали. Только на отсидку почему-то одни сербы пошли. Трибунал надо было не МТБЮ19 назвать, а ЕТС.

- Что такое ЕТС?

- Европейский трибунал по Сербии. Евросоюз хренов! Западные ценности, западные ценности! Ах, демократия, ах, демократия! Видел я ту демократию. Хорватам - всё: от оружия до гуманитарки. Сербам - шишки из-под мышки. Бошнякам - государство, сербов - вон. Хорватам - государство, сербы - долой. На худой конец, дали им анклавчик, да и тот придавили. Запад всем помогал, кроме сербов. И на резню, что хорваты с мусульманами устроили, все глаза закрыли. А сербам ничего не простили. Миротворцы - хоть голландцы, хоть французы - те пачкуны: только по дорогам ездили, чуть в сторону - уже боялись. А наших уважали, потому что наши - вояки от Бога. Мы не боялись ни чёрта, ни дьявола.

Борис сетовал на войну, как будто сам не был её хворостом, маленькой спичкой из тысяч других.

- Ты говоришь, что война - паранойя, а откуда берётся этот добровольческий энтузиазм, братский порыв прийти на помощь? Откуда берутся солдаты-энтузиасты, согласные умереть по доброй воле? Не будет солдат - генералам некем воевать будет. Не калаши20 и не миномёты орудия войны. Орудия - это вы, во всех кровавых разборках, - разошёлся я. Откровения Бориса меня шокировали. Даже предположить не мог, что за несколько лет от пацифиста, коим я всегда являлся, не останется и следа, и что в словесных баталиях я стану защищать сербов так же рьяно, как это делал Борис с автоматом в руках.

- Ты прав, Крюк. За что воевали, спрашиваешь? Мы говорили, что за други своя. Солдаты как слепые участники групп смерти, а генералы - модераторы этих групп. Там все параноики. Сам почувствовал, как у меня крыша сползает. И тогда новая смерть становится рядовым событием, как любая другая закономерность, как день и ночь. На войне к смерти относишься совсем по-другому: как к солнцу, к ветру, к холоду.

"Как к смерти родственников" - добавил я про себя ещё одно сравнение.

Борис замолчал так же неожиданно, как и начал. Через минуту он захотел было поставить точку в своём рассказе, но я перебил его:

- Расскажи что-нибудь смешное, чтобы не заканчивать на грустной ноте.