Пока у меня нет ни в чем уверенности, я не знаю, смогу ли устроиться на неполный рабочий день, не знаю, смогу ли еще через месяц вернуться или останусь безработной, но каким-то образом учусь расслабляться при сомнениях и нестабильности, не волнуюсь.
Чувствую, как земля уходит из-под ног, но в этот раз говорю себе, что все хорошо.
Исцеление
Это слово пришло мне на ум несколько раз, пока лето мало-помалу сменялось осенью. Что в действительности означает «исцеление» в моем случае? Что я больше никогда не буду тревожиться? Но это невозможно, тревога – это эмоция, которую испытывают все. Чувствовать ее только в определенной степени и в подходящих ситуациях? Но это значит, что можно точно определить, когда тревога уместна. Наконец, я думаю, что термин «исцеление» не подходит, потому что подразумевает, что тревожное расстройство – это болезнь, но я не совсем уверена, что это так. Граница между здоровьем и болезнью в этом случае кажется мне по меньшей мере тонкой и едва уловимой.
Сейчас тревожные расстройства и депрессию рассматривают как заболевания, вызванные биохимическим нарушением в мозге. С нашими нейротрансмиттерами что-то не так, поэтому мы чувствуем себя плохо. Люди приходят к врачу, рассказывают, что все время чувствуют плохое настроение и проблемы с управлением тревогой – и часто даже без консультации с профильным специалистом (психиатром).
Правильно ли считать эти нарушения заболеванием? Научно ли обоснована теория биохимического дисбаланса или это просто гипотеза?
Я лично не в состоянии ответить на все эти вопросы. Я читала разные материалы по теме и понимаю, что этот вопрос до сих пор не решен.
Некоторые сомнения поэтому имеют право на существование. Когда я болею, в большинстве случаев это обнаруживается каким-то диагностическим средством (например, анализом крови или обследованием); кроме того, обычно специалисты имеют достаточно точное представление, какие основные биологические механизмы лежат в основе заболевания. Но нет такого анализа, который показал бы, что в моем мозгу не циркулирует достаточное количество серотонина, а споры о реальной эффективности препаратов, которые должны вылечить это гипотетическое заболевание, так и не закончились.
Тогда, возможно, нам следует избегать любых форм упрощения, ограничиваясь разговорами о синдроме, а не болезни. Использовать слово «синдром» как его понимают Боттаччолли и Карозелла в книге «La mente inquieta: stress, ansia e depressione» или как совокупность симптомов (сообщаемых пациентом) и признаков (наблюдаемых врачом), по которым невозможно четко проследить единую причину. Сведение всего к психологии с одной стороны и к биохимии с другой мне кажется неверным в отношении к этому вопросу. Считаю также, что их неправильно противопоставлять: отношения между телом и разумом, между мозгом и психикой очень сложны и развиваются тысячами разных способов.
Я также задумывалась, хорошо или нет для нас, пациентов, считать эти проблемы болезнью. Что до меня, восприятие себя как больной в какой-то мере утешает. В первую очередь, потому что снимает чувство вины. Если это болезнь, никто не сможет упрекнуть меня в отсутствии силы воли, сказать, что тревожность или депрессия – это оправдания, скрывающие слабость характера. Это моя вина, потому что: «ты слишком заморачиваешься», «это все ерунда», «просто постарайся и увидишь, что все получится». Или самое худшее обвинение: «Подумай о людях с настоящими проблемами».
Кроме того, мы можем надеяться на выздоровление, а это очень важно.
С другой стороны, лечение тревожности и депрессии, как и любой другой болезни, имеет по крайней мере одно негативное следствие, на которое, думаю, стоит обратить внимание: оно снимает ответственность с пациентов. Если причина болезни пришла извне, то и разрешение должно прийти снаружи.
Давайте сразу уточним понятия: вина и ответственность – это разные вещи. Я не виновата в своих страданиях, я не искала их, мое плохое самочувствие не зависит от отсутствия силы воли. И никто не говорит, что проблема в человеке: многие неправильно работающие механизмы нашего общества способствуют тому, что все больше и больше людей становятся уязвимы к болезням души, если их можно так назвать.