К чужому берегу. Предчувствие.

Чертыхнувшись, я подхватила юбки и побежала к замку, в душе проклиная того, кто заронил в голову Клавьера какие-либо мысли о близнецах. Уж точно это была не я! Талейран когда-то видел моих девочек воочию и сам предостерегал меня от козней, которые может строить банкир, если узнает, что это — его дочери. Так что в байку о том, что именно Талейран раскрыл ему мою тайну, я нисколько не верила.

Разве что случайно, при разговоре, неумышленно и неосторожно Морис мог назвать Веронику и Изабеллу близнецами. Но кто же знал, что мать Клавьера рожала близнецов и что этот факт натолкнет его на какие-либо догадки?…

Когда я в пять часов вечера переступила порог Мальмезона, Жозефина уже вернулась с прогулки. Переодетая в третий раз, она ожидала, пока подадут обед, а до этого развлекалась тем, что показывала молоденьким спутницам свои драгоценности. Это была частая и приятная для нее забава: в гостиную приносили стол и сундучки с сокровищами, которые выкладывали на зеленое сукно. Женщины, окружавшие генеральшу, чаще всего были юными и неопытными супругами республиканских офицеров разного звания; среди них были даже шестнадцатилетние — к примеру, Лора Жюно, жена полковника Андоша Жюно, Луиза Ланн, жена храброго и грубого командира гусар, Жюли Мармон, супруга генерала Мармона, друга детства Бонапарта и товарища по Бриеннской школе. Они изумленно ахали, прижимая ладони к щекам, при виде этих невероятных драгоценных россыпей.

— Восхитительно!

— Непревзойденная красота!

— Мадам, лично я была бы на верху блаженства, если б обладала одной тысячной частью всего этого!

Довольная Жозефина, одетая в розовое, затканное серебряным виноградным узором, платье, сделала мне знак и, когда я подошла, сообщила, что обед нынче будет накрыт, несмотря на дождь, на лужайке перед дворцом.

— Дождь, надеюсь, прекратится. Первый консул любит свежий воздух…

Я сообразила, что она позвала меня не для того, чтобы сообщить эту новость, а чтобы я поближе взглянула на ее драгоценности. Однако я не собиралась тешить ее тщеславие своими восторгами.

— Благодарю за сообщение, мадам. Мне нужно пройти к себе, чтобы переодеться соответствующим образом.

Тень промелькнула по лицу Жозефины. Чуть прикрыв губы веером, она поинтересовалась уже прямо:

— Как вам нравятся мои безделушки, мадам де Ла Тремуйль?

— Здесь есть на что посмотреть, — ответила я откровенно. — Великолепная коллекция!

Конечно, я могла бы добавить, если б хотела съязвить: «Любопытно, с каких итальянских и арабских аристократок эти вещи сняты?». А если б хотела поставить Жозефину на место, то могла бы рассказать ей о коллекции камней Голконды, привезенной во Францию Александром. Впрочем, это возбудило бы совершенно бесполезную зависть… Поэтому я ограничилась похвалой и внимательно взглянула на то, что мне показывали.

Посмотреть и вправду было на что. Здесь были пышные уборы из бриллиантов, алмазные парюры, жемчужные диадемы, крупные опалы плоской огранки, сапфиры, редчайшие изумруды в обрамлении алмазов, целые венки и букеты из драгоценных камней — таких многочисленных, что слепили глаза. Но в груде этого великолепия мое внимание привлекли два очень крупных алмаза необычайной прозрачности и необычной грушевидной формы. Мне показалось, что я узнала их, и мое сердце пропустило один удар.

— Что это? — проговорила я ошеломленно. — Это… это…

Жозефина улыбалась, не разжимая губ. Потом медленно накрыла эти два алмаза ладонями.

— Да. Это так называемые «грушки» Марии Антуанетты.

— «Грушки», — повторила я. — Но как же они…

— Волей судьбы теперь я их хозяйка. Так бывает, Сюзанна. Пути Господни неисповедимы.

Я пораженно смотрела на нее. «Пути Господни»? В последний раз я видела эти бриллианты в ушах королевы Франции незадолго до штурма Тюильри. Насколько мне было известно, после свержения трона все алмазы короны были помещены на хранение в Гард Мебль. Якобинцы объявили, что хотят сохранить их для народа, однако хранение не продлилось и месяца: во время сентябрьских убийств 1792 года Гард Мебль был ограблен подчистую, и самые знаменитые бриллианты королей Франции исчезли в грязных карманах революционеров. И вот, пожалуйста, — Жозефина…

Заставив себя улыбнуться, я кивнула.

— Мне нужно подняться к себе, мадам Бонапарт.

Я действительно больше всего хотела уйти. Эта Жозефина — просто дура… зачем она показала мне эти камни сейчас, когда я и без того чувствую себя предательницей своего сословия, когда я так одинока здесь, в ее поганом Мальмезоне? Меньше всего я нуждалась нынче в воспоминаниях о королеве. Или в этом и был расчет — задеть меня, показать, что теперь я, подруга Марии Антуанетты, должна угождать бывшей креолке с далеких островов?

— Как вам будет угодно, — ответствовала она, скользя смуглыми пальцами по груде драгоценностей. На лице ее сияло легкое торжество. — Я не задерживаю вас нисколько…