К другим берегам (СИ)

Зимний утренний воздух был ломок и тонок, и дыхание выплывало дымящимся паром из груди. В обилии выпавших снегов уже протоптаны были дорожки рано вышедшими на работы людьми. На голую ветку смородинового куста, торчащую из снега, плюхнулась плотная грязно-лимонная синица с черной узкой полоской вдоль всей грудки. Покрутив головой, птичка упорхнула так же нежданно, как появилась.

Я спускался узкими кривыми улочками. По правую руку открылся величественный вид заснеженных гор; на фоне выцветшего бледно-голубого, с какой-то зеленоватой примесью, неба эти засыпанные снегами кряжи казались суровыми, недоступными, как будто хранили какую-то тайну, которую никому не должно знать. В удаленном крае неба, чистом от облаков, светило нестерпимо яркое для глаз пятно зимнего солнца. Снег лежал всюду: на темной, завитой решетке парка, на парковых деревьях, на перилах набережной с облупившейся, когда-то карминовой краской; даже на пляжах, кроме узкой полоски, отмытой от снега морским прибоем, с бурым, плотным песком и темными, блестящими на солнце круглыми камушками.

В прибрежном парке есть одно место, особенно любимое мною. Это небольшая рощица итальянской сосны, ее удобно наблюдать, гуляя по набережной. В солнечные, ясные дни стволы разросшихся старых деревьев издали казались гладкими и как будто красноватыми, а зеленые раскидистые их кроны подчеркивали глубокую, влекущую синеву неба. Теперь верхушки сосен были покрыты снегами. Глядя на деревья, я вспомнил, что именно здесь, под этими деревами покончил с собой Лукин, и мне захотелось взглянуть на это место. Я прошел немного назад, через отворенную в запертых чугунных воротах калитку, направившись по очищенной от снега дорожке к соснам.

Освещенный солнцем парк жил своей, особенной жизнью: обсыпанные снегом кусты и деревья, казалось, приобрели великолепную завершенность в отсутствии листвы; обманутые солнцем пичуги весело свистели и перелетали с дерева на дерево; в воздухе стоял едва уловимый слухом звон. Я смотрел на эту красоту и думал, что в такую прекрасную погоду Лукин, верно, не стал бы делать того, что он совершил с собою, потому как в такую погоду нельзя думать о дурном, о смерти. Самый воздух, пронизанный светом солнца и чистотой снегов, напитан сейчас весельем, желанием что-то делать, быть нужным кому-то - жить и радоваться жизни. Но, видимо, недаром значительная доля самоубийств приходится на глубокую осень, когда природа точно говорит надломленному человеку: "Все кончилось, все миновало, все прошло! Не будет больше ни резвого веселья, ни покойной радости, ни тихого счастья - все прошло, все кончилось, и теперь будет смерть. К чему мучиться и страдать? Как ни старайся, как ни резвись, как ни показывай храброго вида, когда-нибудь придется вкусить горечи смерти. Стоит ли сопротивляться тому, что и так неизбежно, тому, чего не миновать всему живому? Все страдания, все невзгоды прекратятся, уйдут, уйдут навсегда, и будет лишь отдых, тишина... Кончатся заботы, сомнения, страхи, потому что они и есть жизнь, но только смерть дает покой..."

Как уберечься от этого навязчивого шепота; как спастись, если где-то глубоко внутри человек уже подготовлен сделать страшный шаг; как не внять тем опасным речам, которые слышатся в мозгу и не совершить над собою насилие?

"Да стоит ли спасаться, уберегаться, жить? Ведь все равно ничего не переменится, если и обнаружат, что я умер. Все останется прежним, лишь меня не будет. Пройдет немного времени, и все позабудут о том, что я когда-то был. А не все ли равно?!"