К грядущему триумфу

— Сэр Рейнос, — откровенно сказал Тирск, — мне кажется, я понимаю, как трудно вам было прийти к такому выводу. И чтобы быть справедливым к вашему кузену, хотя думаю, что то, что вы только что сказали о нем, было правдой, также верно и то, что я имел не больше, чем он, понятия о том, что чарисийцы, — он очень внимательно посмотрел в глаза Алверезу, намеренно избегая называть их еретиками, — собирались сделать с нами в Армагеддоне. Никто за пределами Чариса не имел ни малейшего представления о галеонах, новой артиллерии, новой тактике — ни о чем из этого. Даже если бы герцог Мэйликей активно просил моего совета и принимал каждое его слово близко к сердцу, Кэйлеб Армак все равно уничтожил бы наш флот. — Он покачал головой. — В конце концов, он пошел прямо вперед и полностью уничтожил оставшуюся под моим непосредственным командованием его часть в Крэг-Рич. Полагаю, я пытаюсь сказать, что из-за одного вашего ощущения неполной моей вины во всем происшедшем, было бы верхом несправедливости обвинять во всем вашего кузена. Я делал это в уединении своих собственных мыслей, — признался он. — И не один раз. И пришел к выводу, что я чувствовал себя так, по крайней мере, отчасти, чтобы оправдать свою собственную неудачу, когда настала моя очередь в Крэг-Рич. В конце концов, если все это было из-за того, что он меня не послушал, то в этом не было моей вины. Но правда в том, что сколько бы ошибок он ни совершил, каким бы упрямым он ни был, в конце концов мы были просто побеждены врагом, который был слишком силен — и слишком неожидан — чтобы все закончилось по-другому, что бы мы ни делали.

Ноздри Алвереза раздулись. Он не ожидал этого, и на мгновение почувствовал вспышку гнева из-за того, что Тирск подумал, что ему можно польстить, втянув в какой-то небрежный обмен любезностями. Но потом он посмотрел в глаза графу и понял, что тот говорит серьезно.

— Думаю, вам было так же трудно это сказать, как мне было признать, что Фейдел, возможно, был более виноват, чем вы, милорд.

— Не столько трудно сказать, сколько прежде всего трудно принять, — криво усмехнулся Тирск, и Алверез удивил самого себя резким понимающим фырканьем.

— Не могу выразить вам, какое облегчение я испытал, услышав то, что вы оба только что сказали, — сказал Мейк, тепло улыбаясь им. — Сэр Рейнос, я не знаю вас так хорошо, как узнал Ливиса, но то, что знаю, убеждает меня, что вы оба хорошие и благочестивые люди. Что вы оба осознаете свою ответственность перед Богом, архангелами, Матерью-Церковью и вашим королевством… в таком порядке.

Последние три слова были произнесены намеренно, и он снова сделал паузу, позволив им несколько секунд повисеть в тишине часовни, прежде чем резко вдохнуть.

— Это время испытаний, — сказал он очень, очень тихо. — Время испытаний, подобных которым Мать-Церковь и весь этот мир никогда не видели со времен самой войны против падших. Как епископ Матери-Церкви, я несу ответственность за то, чтобы признать это испытание, ответить на него, быть пастырем, чего ее дети имеют право требовать от меня… и я не уверен, что выполнил эту ответственность. — Он покачал головой. — Я сделал все, что мог, или, по крайней мере, то, что я считал своим лучшим, — как и вы с Ливисом, — но, боюсь, потерпел неудачу. Действительно, я убедился, что потерпел неудачу, особенно после того, что случилось с семьей Ливиса.

— Это была не твоя вина, Стейфан. Ты сделал все, что мог, чтобы защитить их. Ты знаешь, что сделал это! — быстро сказал Тирск, в его глазах была тревога, но Мейк снова покачал головой.

— Несмотря на то, что вы, возможно, слышали, сэр Алверез, — сказал епископ, его собственные глаза были печальны, — коммандер Хапар не был чарисийским шпионом, и он не пытался убить Ливиса, когда его «разоблачили». В действительности, он был самым преданным — и одним из самых отважных — людей, которых я когда-либо имел честь знать, и его смерть была прямым следствием моих действий.

Глаза Алвереза расширились, а Тирск яростно замотал головой.

— Это не так! — наполовину огрызнулся граф. — Алвин был самым храбрым человеком, которого я когда-либо знал. Он выбрал свои действия, и если кто-то и виноват в том, что с ним случилось, так это я. Потому что я знал, что он сделал бы, если бы подумал, что мои девочки, мои внуки в опасности. Я знал и не пытался остановить его.

Голос Тирска дрогнул, и Алверез понял, что в его глазах стоят слезы.