К истории русского футуризма. Воспоминания и документы

С зимы 1910-11 гг. я опять в Москве, где весной 12 года познакомился с В. Хлебниковым и, кажется, немного раньше с Маяковским, часто встречаясь с ним в столовой Вхутемаса (тогда Школа живописи, ваяния и зодчества), где он обжирался компотом, заговаривая насмерть продавщиц.

В те же годы, предчувствуя скорую гибель живописи и замену ее чем-то иным, что впоследствии оформилось в фотомонтаж, я заблаговременно поломал свои кисти, забросил палитру и умыл руки, чтобы с чистой душой взяться за перо и работать во славу и разрушение футуризма – прощальной литературной школы, которая тогда только загоралась своим последним (и ярчайшим) мировым огнем.

В 1912 году весной я впервые (и со скандалом) выступал на публичных диспутах в Москве; писал с Хлебниковым первую свою поэму – “Игра в аду”. Летом она была напечатана с рисунками Н. Гончаровой. Одновременно, с рисунками М. Ларионова, вышла i-я книжечка моих стихов – “Старинная любовь” – вышла веселая.

Зимой 12–13 года появилась “Пощечина”, где я выступил впервые вкупе с Маяковским, Бурлюком, Хлебниковым и др. Тогда же выскочил “Дыр бул щыл” (в “Помаде”), который, говорят, гораздо известнее меня самого.

Затем события пошли бурно. Бесконечные диспуты, выступления, постановки, книги и скандалы. Из этого периода помню: напророчил литкончину Игоря Северянина в лоне Брюсова с Вербицкой (см. книгу “Возропщем”), а Маяковскому предсказал успех кино и Макса Линдера (в книге-выпыте “Стихи Маяковского”, первая вообще книга о нем); будуче во главе издательства “ЕУЫ”, напечатал первые две книги стихов Хлебникова “Ряв” и “Изборник” (Бурлюк тогда же издал его “Творения”). Обнародовал “Декларацию слова, как такового”, давшую начало теории заумного языка (установки на звук) и формального метода.

Наметилась первая в России самостоятельная поэтическая школа – заумная (заумники).

С этого времени я дал в своих работах ряд возможных для русского языка образцов фонетики, отдавая предпочтение грубому “мужицкому” рыку с южным привкусом на га.

В 1913 г. я чаще всего выступал с Маяковским (в Питере и Москве).

Знамя держали высоко и получали много (до 50 руб. в час).

… 1914 год… Война… Зная эту лавочку, я предпочел скромнехонько удалиться на Кавказ. К 1916 г. докатился до Тифлиса.

Немножко подиспутировав, занялся делом – строил Эрзерумскую жел<езную> дорогу; закончив эту постройку и выпустив несколько книг в Тифлисе, а также открыв Игоря Терентьева, перебрался на постройку черноморки, а оттуда (опять подиспутировав в Тифлисе, особенно в компании с Терентьевым и Ильей Зданевичем), – на железную дорогу в Баку (поближе к России).

В 20–21 году, по приходе большевиков в Азербайджан, работал в Росте, а также в газетах “Коммунист”, “Бакинский рабочий” и др.

Встречался и работал в это время с В. Хлебниковым, Т. Толстой (Вечоркой), Н. Саконской и др., диспутировал и скандалил с Вяч. Ивановым, С. Городецким, местными профессорами и поэтами.

В августе 21 года вернулся в Москву – наиболее любимый мною город и встретил почти всех своих товарищей и приятелей.

Немедленно устроил “приездный” вечер, где я и меня встретили многие, дотоле незнакомые, друзья. Я шумно поделился с ними своими последними соображениями и достижениями.

Предварительную “экскурсию по Крученых” присутствующие сделали под руководством Маяковского.

Первый месяц по приезде в Москву я выступал на разных эстрадах почти ежевечерно, даже устал.

В этом же сезоне на устроенной Маяковским “чистке поэтов и поэтессин” я оказался единственным прошедшим чистку как Маяковского, так и переполненного до отказа зала Политехнического музея. Читал я свою “Зиму” (“Мизиз зынь ицив”).

Так снова – в Москве – взбурлила моя литработа.

А что кипело и как вскипело – смотри в книгах с 21 года по настоящий, и далее…

(Библиография – в моих книгах

“Заумный язык у Сейфуллиной и др.” и “Новое в писательской технике”).

6/Х – 27 г.

Москва

Приложение 2

Игорь Терентьев Грандиозарь

Крученых – самый прочный футурист как поэт и как человек.

Его творчество – крученый стальной канат, который выдержит любую тяжесть.

Про себя он говорит:

Забыл повеситься
Лечу к Америкам

(из его книги “Взорваль”),

а в “важные минуты” жизни Крученых молится:

беляматокияй

(оттуда же).

С этими двумя фразами он может пройти вселенную, нигде не споткнувшись! Потому что в них ровно ничего не сказано, они великое ничтожество, абсолютный нуль, радиус которого, как радиус вселенной – безмерен!

Никто до него не печатал такого грандиозного вздора – Крученых воистину величайшина, грандиозный нуль, огром!..