К истории русского футуризма. Воспоминания и документы

Не потому ли, что тут они не узнают себя, природы, всего, что существует с начала мира и должно существовать до “конца света”! Должно существовать, время еще не пришло, а между тем в бумажках Крученых уже ничего нет! Что это? Издевательство? – два черных прямоугольника, из которых один бархатно-матовый квадрат, а другой лакированно-блестящая полоса?!

А вдруг в следующий раз он возьмет и наклеит только один блестящий или матовый квадрат?! что тогда?! Тогда “конец света”! И с детства привычный для человечества страх ночи и светопреставления подымается в душе взрослого человека, потому что не заметил он, как мир кончился и начался с конца… без “трубного гласа”, мир заумный, заойный… Для тех, кто этого не заметил, мир продолжает существовать, но Крученых давно заявил в “Победе над Солнцем”:

знайте, что земля не вертится.

Понимающие слово-мирсконца только как символ творческого обновления или чего-нибудь еще – заскакивают вперед, но неудачно, потому что символическое понимание вещей не дает и отдаленного постижения живой и плотской мысли – мирсконца.

Мирсконца пока еще не символ, а только факт. Только петуший голос Алексея Крученых. Только он, Крученых, писавший вместе со всеми русскими поэтами-футуристами и объединивший в своих книгах всех русских футуристов художников, которые любовно украшали его “голую чушь” собственной “чушью”, может теперь, принеся догмат и войну, прокричать:

И так я живу
Полый
Протух
Петух мудрости

(“Мятеж на снегу”).

Мне смерти нет и нет убоя в лицо плюют карболкою напрасно как будто пухну от ядопоя а пистолета выстрел застенчиво гаснет.

(“Будалый”)

Но все эти крайние нелепости, этот театр безумия является только подходом к иному, еще большему вздору – заумному языку. Весь футуризм был бы ненужной затеей, если бы он не пришел к этому языку, который есть единственный для поэтов “мирсконца”.

Голосом звонким, как горлочервонцем шекспировского оборванца, были выброшены первые будетлянские слова:

Дыр-бул-щыл
Г лы-гл ы-воггулы
Чагогдубия
Го-оснег-кайд.

Здесь впервые русская поэзия заговорила гортанью мужчины и вместо женственных: энных, енных, ений эта глотка исторгла букву “Г” – “глы-глы”. Мужественность выразилась не в сюжете, что было бы поверхностно, но в самой сердцевине слова – в его фонетике, как это уже намечалось в словах: гвоздь, голандос, Ассаргадон, горилла…

К. Малевич пишет: “Бумг, мумонг олосс, ачки облыг гламлы” – в последнем Вашем облыг лежит большая масса звука, которая может развертываться, и конечные буквы дают уже сильный удар, подобный удару снаряда о стальную стенку”…

Военный вызов

Ууа-ме-гон-э-бью
ом-чу-гвут-он
за-бью
Гва-гва… уге-пругу
па-гу…
Та-бу-э-шиш…
Бэг-уун-а-ыз.
Миз-ку-а-бун-о-куз,
са-ссакууи.
Зарья? Качрюк?!!!

(из книги “Водалый водолаз”).

(Кстати: это стихотворение еще раз докажет востроголовым пушкиньянцам, что они окончательно не могут отличить Крученых от Пушкина.) Стихи должны быть похожи не на женщину, а на “грызущую пилу”. Вот какое обязательство принял на себя первый заумный поэт – Крученых.

Но это обязательство он выполняет, конечно, так же мало как и всякое другое, п этому> ч<то> он художник, которому не важно создавать в русской поэзии эпоху “мужества” или иную, – он должен жить, оставаясь чистым нулем – он может, напр., и пококетничать:

ик вик любверик
ики кри
Карчи!..

(“Будалый”).

Ему некогда останавливаться на исторической самооценке перед зеркалом славы, когда “будалая” эпоха наступила и творятся самые необходимые слова:

Янь юк зель дю гель газ шья жлам низвак, цлам цлай, заландалы… А вот милые стихи, после которых всяческая необходимость исчезает:

иемень
мень
ень
зья фью ра
зьяньте мня.

(“Дюбовяй”)

Таким образом, Валерий Брюсов дождался ответа на свой вопрос “где вы, грядущие гунны?”, а Мережковский простым глазом может видеть “свинью, летящую в лазури”.

На заумном языке можно выть, пищать, просить того, о чем не просят, касаться неприступных тем, подходя к ним вплотную, можно творить для самого себя, потому что от сознания автора тайна рождения заумного слова скрыта почти так же глубоко, как от постороннего человека.

Но заумный язык опасен: он убьет всякого, кто, не будучи поэтом, пишет стихи.

Заумные стихи ему не понравятся. А дверь мышеловки закроется сама собой.

Когда-нибудь новый Даль или Бодуэн составит толковый словарь заумного языка, общего для всех народов.

Новый Грот упорядочит правописание.

Тогда явится и новый футурист.

И это будет наш Алексей Крученых…