К несчастью, только ты...

— Спроси еще, почему на каждом поплавке щедросердость не соседствует с богатством, с насмешливым укором глянула на нее подруга. — А с тобой мы не ошиблись, Иван, хотя и предпочитали вначале, чтобы лучевке подверглась группа. Луч пересек ты («Это — тепло по ногам, тогда, у забора…» подумал Глаголев), и мы рады, что это был ты, клант. Ты сделаешь все, что сможешь, что успеешь, сделаешь все, что будешь в силах сделать. Тебе будет трудно, мы знаем…

— Не обо мне речь, — отмахнулся Глаголев. — Суметь бы только, сообразить бы… Конечно, наберу я, наскребу… Из своих, из своих, — закивал он успокаивающе. — Часы вот японские, — тряхнул он кистью. — Боны же есть! — заорал он, вспомнив корабельную спецвалюту. — Сколько стоит грамм золота, а? Хотя откуда вам… Ладно: узнаю, достану! Сколько времени у нас?

— Очень мало, Иван, — как-то жалобно начала было Конта, но Смоляна тут же перебила подругу:

— Мы будем ждать тебя. Действуй без суеты, но помни — время в полете.

Ванечка глянул на экранную стену.

— Мы обнажим темпоральный барьер и будем следить, — перехватив его взгляд, сказала Смоляна. — Подойдет ли кто-нибудь к барьеру, знать мы не можем, но помни: только твое золото может опустить в их руки твой хлеб,

Глаголев метнулся к выходу.

— Мы ждем тебя, мое дыхание! — звонко крикнула вслед Конта.

Ванечка Глаголев хлопнул дверцей такси у высокого крыльца специализированного магазина с крылатым морским названием.

— Так я жду, хозяин! — проворно, высунувшись в окошко, крикнул вслед ему таксист. — Внутренний голос говорит мне: надейся, Денис!

— Жди, Денис, — ответил Глаголев, — надейся, Денис Робертович.

…С этим Денисом Робертовичем мотались они по городу минут уже сорок. Такси подвернулось Глаголеву, не успел он выбежать из того самого переулка. Подвернулось, как с неба свалилось, секунды ждать не пришлось.

Таксист кивнул головой и погнал машину, едва Глаголев назвал Верин адрес. Начинать надо было именно этим заездом: все немногое, чем мог располагать теперь Ванечка, находилось в ее квартире.

«Имение…»-усмехнулся он, вспомнив непривычный богинин термин. Богатство, состоятельность, платежеспособность… 'И взаймы нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Только свое годится, только самим заработанное. Глаголев откинулся на спинку сиденья, отдыхая впрок. Значит, так: морторгтрансовские боны за последний рейс, что-то около шестидесяти рублей. Черта с два — шестидесяти! Кто позавчера покупал в «Чайке» эти дурацкие голландские глиняные бомбы с коньяком, не ты ли? Идиот… Считай, пятерки нет. Ладно, пусть убудет меньше. Сколько у Веры моих денег может быть, обычных? Не больше тридцатки. И где они лежат? Сколько же все-таки стоит грамм золота, а? И не граммами его продают вовсе, а этими штуковинами: кольцами, цепочками, портсигарами… Про портсигар кто-то говорил: тысячи, мол, стоит. Вот бы… Представляешь, сколько в нем граммов, сколько хлеба… Да, не забудь еще — «Маусхен» имеется, «Мышонок», мини-приемник. Можно и его загнать. Нужно. Время в полете. Время в полете… Электробритва? Калькулятор? Кому они нужны! Все. Остальное — на мне. Часы на мне!

Глаголев обрадованно вскинул руку, крутнул браслет на кисти.

— Джапан, — скосил глаза на часы пацантаксист. — Япония? Как ходят?

— Как часы.

— «Сейко»-это фирма! — одобрил шофер с ходовым современным ударением.

— «Уникум», — поправил его Глаголев. — «Сейко» против «Уникума» солома.

«А ведь мало у них времени, у девушек моих, — думал он о богинях. — У одной вырвалось давеча…» В который уже раз он ловил себя на ощущении, на мысли, что ведь им, этим сторонним наблюдательницам из будущего, может быть, не так безопасно ждать его там, у экрана.

— Побыстрее бы, друг, а?

— Да уж куда быстрее при таком-то движении, — отозвался пацан и, лихо крутнув баранку, перед самым светофором вырулил в наружный ряд. — Часы джапан, — сказал он пережидая поперечный поток транспорта, — спецовочка не наша, туфельки тоже не «Скороход», и загар не наш… Из плавания, товарищ?

Глаголев кивнул, промолчав.

— Стало быть, все на человеке — закордонка и ничего отечественного? — с каким-то вызовом, с обидой в голосе спросил таксист, передернул рукоятку скоростей и газанул.

— Плавки отечественные на человеке, — отозвался Ванечка, впервые внимательно взглянув на таксиста. Не такой уж это был и пацан, каким показался ему в момент посадки. Просто щупловат несколько и узкоплеч.

И лицо не юношеское вовсе, взрослое лицо: узкое, длинное, с изморщиненным лбом, с приподнятой над крупными зубами верхней губой.

Льняные, на пробор, волосы, и холодный, с прищуром взгляд. И странные метаморфозы происходят с этим лицом: то веселость, простота душевная, а то глянет — прямо какой-то Смердяков из кинофильма. Хоть бы не улыбался он, что ли.

— Плавки-чушь, — с улыбкой повернулся к Ванечке таксист, — а вот часики бы мне пригодились. Не сторгуемся ли, товарищ? Шучу, шучу…

— А чего ж шутить, шеф? — сказал Глаголев, крутнув «Уникум» на браслете. — Тут и почин будет.