К несчастью, только ты...

Глаголев коротко и зло мазнул ладонью по глазам: он неотчетливо видел всесильных своих спутниц, только что, на его глазах сотворивших невозможное. Что же дальше-то? Значит, вот она, в двух шагах от него, лютая зима сорок второго, достижимая, оказывается, через этот, в двух шагах от него, пролом. Через этот пролом из настоящего в прошлое, из весны в зиму, из сытости в голод, из повальной сытости в повальную голодуху, в повальную смерть, в пискаревские рвы, заваленные трупами, торопливые глиняные рвы Пискаревки, не ставшей еще мемориалом… Блокада дышала в лицо Глаголева из сугробного безлюдья пролома. И не безлюдья даже! Вот возникла, пробрела и пропала вдали безликая человеческая фигура: мужчина ли, женщина ли, ребенок… И еще одна фигура, и еще…

— Что же дальше? — спросил Ванечка. Что же нам делать теперь?

— Прежде всего тебе необходимо выслушать нас наконец, Иван, — заговорила Смоляна спокойно, убеждающе. — Мы должны объяснить так, чтобы ты поверил нам, чтобы ясно осознал свою роль, свое предназначение в сложившейся ситуации. Ты не должен делать ничего лишнего, ничего спешного и необдуманного, — хрипловато говорила она. — Это тяжело, Иван, но, судя по твоему первому опыту, ты свое предназначение оправдаешь. Не правда ли, Конта?

— Он — мое дыхание! — кивнув, улыбнулась Конта. — Ты расстараешься, щедросердый!

Обе они уже обращались к Глаголеву на «ты».

— Я все сделаю, девочки, — торопливо заговорил Глаголев, — только скорее бы, а? Не тяните, бога ради, девочки! — Он безотчетно сжимал и разжимал ладони. — Что нужно? План каков? Каков план, богини? Я ж понимаю, чего тут не понять: сами вы не можете, через меня можете, да? Очень хорошо. Теперь быстро действуем по плану, да? Ведь это, — Глаголев кивнул на проем, где опять пробрела в снегопаде безликая блокадная фигура, — ведь это же не кино! Они там умирают тысячами! Золото нужно? Золотая оболочка для хлеба, этот… контейнер, да? Будет золото! Сколько угодно! Радиокомитет… Весь город узнает. Натащат. Насобирают! Это же Ленинград, тут ленинградцы живут! Им только покажи вот это, — ткнул он рукою в экран, — объясни им только, что имеется способ передать, накормить… Да хоть сам на перекресток выйду! Не объясню, что ли, не сумею? Люди все золото с себя поснимают! Не верите? спазм перехватил ему горло, и он в ярости мотнул головой. — Только бы ваше ведро работало… шаровое. Ну взять наш институт: все золото с себя поснимают, коли так! Мои друзья, мужики мои хотя бы… Что мы тут втроем-то чикаемся? Что, правильно я говорю, девочки?

— Нет, — ответили обе. — Все не так, Иван.

— Ну, а как чтобы-так? — крикнул Глаголев.

— А чтобы было так, выслушай. И пусть это тебя не отвлекает. — Смоляна вскинула свой раструб, кругообразно повела им перед проемом. Проем белесо задрожал, вновь напомнив телеэкран с отключенным изображением, погас, и через несколько мгновений перед Глаголевым опять была глухая стена комнаты с грязными лоскутьями обоев. Он опустился на ящик перед хлебной горкой.

— Хладнокровные вы люди, будущие, — сказал он, успевший кое-что сообразить. — Видеть такое, вернее, наблюдать… изучать, исследовать… он не договорил.

— Нам многое приходилось видеть, прошложитель, — с неожиданной для нее суровой резкостью ответила Конта, — нам, хроннавтам из клана историков! Нам приходилось видеть вещи и пострашнее этой блокады. Например, первую атомную бомбежку. Кстати, Иван, часто ли ты думаешь о ней? Или что думаешь ты, прошложитель, о страшном московском голоде шестнадцатого века? А мучат тебя жертвы чумных эпидемий средневековья? Жертвы инквизиции, о которых ты, несомненно, знаешь? Жертвы сумасшедших тиранов во все времена, во всех частях света? Так почему же нас, через семьсот лет… — она не договорила.

— Это ведь только эпоха считает, всегда считает, что лишь ее трагедии и ее победы в первую очередь будут волновать человечество, — продолжила вторая, — что именно ее заслуги-важнейшие в истории Земли.

— Вас понял, — перебил Смоляну Ванечка, — это наши подробности, так?

— Так, — жестко подтвердила та. — Столько всего было и перед вами, и после вас… К сожалению, человечество никогда не имело объективного свода своей истории. Зеркало, в которое оно смотрелось, всегда было мутным, а отражение искаженным. И как только представилась возможность протереть это зеркало, люди решили сделать это немедленно. Вот почему мы здесь. Вот почему сотни наших братьев-наблюдателей из клана историков погружаются в бездны времен во всех частях Земли, день за днем, год за годом наблюдая прошлые события. Хотя бы только события! Протянуть и замкнуть изохроны человеческой истории: какой громадный труд! Но придет время, и он будет завершен. Будет сброшен с плеч и уничтожен последний хроноскафандр, о котором любой наш клант-историк мог бы сказать: «пожирающий жизнь».

Последние слова девушка проговорила с каким-то мрачным вдохновением, и глаза ее темно полыхнули на прекрасном лице. Богиня во гневе…