К островам Индийского океана

В 1979 году в Хабаровске впервые на территории СССР состоялся XIV Международный тихоокеанский конгресс. Была организована большая выставка. Самостоятельный раздел среди научных экспонатов составила наша живопись и графика — работы из цикла «Тихий океан — Берег Маклая».

Внимание посетителей привлекла картина «Перед наступлением тропической ночи»: еще догорает неистовый закат, но уже проступили зеленовато-холодные звезды. В центре неба непривычно перевернутый на спинку, рожками вверх, узкий серп. Океан потемнел, взбугрился, вобрав в себя тени и блеск заката, крошка-корабль уходит за горизонт.

— Вот я смотрю на вашу картину и вижу уходящую в глубину беспредельность, простор, необычность красок. Это вызывает у меня желание задать вопрос: не приходилось ли вам бывать в пустыне? Ведь между океаном воды и океаном песка много общего: для человека на корабле и для человека в песках то и другое не имеет границ.

— Я хотел бы показать вам настоящую пустыню, — говорит, посетив выставку, академик Александр Васильевич Сидоренко, президент конгресса, и добавляет: — Скоро я поеду в Туркмению. Можете брать этюдники и ехать вместе со мной. Устраивает вас мое предложение?

Предложение нас устраивало, но на всякий случай мы сказали, что надо подумать. Как-никак глаза еще были полны моря, а уши — плеска океанских волн. Подумав, мы отправились в Каракумы. Действительно, они были сходны: бессильные песчинки, кроткие капельки воды. Разрозненные, развеянные, превращались в ничто, воссоединяясь, становились грозной силой: мириады песчинок погребали города, капли, став океаном, смывали берега в пучину.

Мы работали на мертвых барханах и в живых саксауловых рощах, высаженных руками людей на бесплодных такырах. Бродили по развалинам древнего Мерва, писали в тени фисташковых лесов, на склонах Бадхызского заповедника, среди паутины пробитых архарами троп. Рисовали людей, что умеют из песка строить дома и выращивать сочные гроздья винограда там, где нога уходит в песок, с альбомами в руках прошли по рукотворной реке — каналу имени Ленина.

Четыре года самолеты и поезда доставляли нас из Европы в Азию, в Ашхабад, в Туркмению. Но работа была сделана, и жизнь стала входить в привычную колею.

Теперь все начиналось сначала.

На обратном пути из Института океанологии водитель «Жигулей» Плахова сосредоточенно молчит, дважды проскакивая светофор на красный свет. Где-то на полпути к дому, в районе Новодевичьего монастыря, она наконец совмещает переживания с правилами движения и открывает рот, чтобы сообщить мне о своих сомнениях и колебаниях, приводя доводы, из которых следует, что в силу ряда обстоятельств наша причастность к новому многомесячному рейсу в океан практически невозможна, более того, немыслима. Прежде чем свернуть к дому, она притормаживает и поворачивает ко мне лицо:

— Только уговор: помалкивай. Никому ни звука. Понял?

Теперь и у меня теснятся сомнения, всплывают неотложные, несовместимые с океаном дела.

— Так мы идем или не идем в рейс? — отваживаюсь спросить, когда она, газуя, проскакивает ворота.

— Что значит «не идем»? Идем, естественно. Разве есть вопросы?

Вопросов не было. Да и в чем, собственно, дело? Энтузиасты с рюкзаками за плечами отправлялись пешком с Дальнего Востока в Прибалтику. Папазовы на спасательной шлюпке пересекали океаны. Один из молодых этнографов, преодолевая сопротивление жены, во что бы то ни стало пытался назвать сына Тутанхамоном… Словом, людям свойственно стремление к необычному. Не зря подарено нам судьбой соседство с Московским зоопарком: засыпаем и просыпаемся под рыкание львов, тяжелые вздохи белой медведицы, кошачье мяуканье павлинов.

«И еще жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать». Время неуклонно стирает воспоминания, как течение размывает след на песчаном дне. И все же в душе остается частица пережитого: околдованные лагуны и атоллы, лабиринты коралловых рифов, клубящаяся бирюза просвеченных солнцем вод. Память об океане была прочной: стоило закрыть глаза, и над палящей синевой моря зависал горящий диск. Тихими вечерами, скатившись по небосклону, садилось солнце в гнездо оранжевых облаков, выбрасывая последние стрелы света. Сквозь расплавленную щель изливало последний пульсирующий свет, и океан угасал, храня между спинками волн горячечный блеск заката…

Впереди снова лежал путь за экватор, в страны, где северный ветер несет тепло, а южный — прохладу, первый весенний месяц открывает осень, а исход мая знаменует начало зимы. Солнце, бессильно лежащее на подоконнике московской квартиры, вновь готово было испепелить, сжечь тропическим жаром наши тела и души.

Впрочем, пора было переходить от слов к делу, запасаться холстами и красками, хотя, как утверждали шутники, на Амазонке понадобится лишь один зеленый цвет!

Плахова