К островам Индийского океана

«Более чем неплохо» — так сказала бы наша дочь Наталья. Я тоже так думаю. Наталья не говорит этого только по той причине, что отъезд наш пока хранится в тайне в силу создавшегося в нашей семье чрезвычайного обстоятельства.

Плахова

«Чрезвычайное обстоятельство» — это дочь нашей дочери Алиса. Как и следовало ожидать, появление ее на свет нас не остепенило и не образумило. Сама она пока не принимала участия в семейных проблемах, лишь исправно поглощала манную кашку.

Наталья с Алисой и мужем живут рядом, дом к дому. Раскрасневшаяся, с Алисой в виде тугого свертка в руках, она заходит к нам после прогулки.

— Опять? Снова великие сборы? А куда, позвольте спросить?

— Видишь ли…

В нашей семье не принято удерживать друг друга от сумасбродств. Наталья — художник, ей не нужны долгие объяснения. Разница в возрасте не мешает понимать главное. С малых лет привыкла она ночевать в палатках, спать на раскинутых сиденьях автомашин, бродить с этюдником по горным дорогам. Втроем путешествуя по Туркмении, вместе увязали на «газиках» в песках Каракумов, на пахнущих керосином вертолетах зависали над барханами. Не так давно, «в доалисин» период, довелось и Наталье совершить рейс на научном корабле «Витязь», обогнув Европу, а затем пересечь Атлантику по воздуху.

Каждая поездка для художника и радость и мука. Отправиться в путь, далекий или близкий, — это значит работать на ходу, стараясь не упустить главного, отобрать в водовороте впечатлений самое характерное, войти в настроение окружающего пейзажа, будто родился вместе с ним, а не пришел гостем.

Радостное и трудное время поисков. Готовность пожертвовать второстепенным, неожиданные сложности, счастливые мгновения удач. Думается ли в такие моменты о предстоящих выставках? Едва ли. Но все-таки настает и этот день, когда пережитое, итоги горестей и радостей окажутся отданными на суд людской.

В последний раз перед отъездом сидим, не зажигая света, в сумраке февральского вечера. Мне кажется, в глазах дочери я вижу упрек. И немного тревоги: уж ей-то хорошо известны недобрые зимние шторма в Бискайском заливе или предотъездные, в один присест, прививки от желтой лихорадки с холерой в придачу. Но все это можно пережить. Гораздо хуже бессонные ночи перед экспедицией, когда заведомо знаешь, что покидаешь привычное, устремляясь в неизведанное, где лишь из множества непредвиденных обстоятельств и случайностей складывается успех. Что может быть хуже назойливой, бьющей в виски тишины, когда ломится голова, уже не вмещая все обоснованные и ничем не оправданные тревоги…

Как сложится на этот раз? Будет ли удача в главном, в работе? Что было упущено в прошлый рейс, что надо исправить, предусмотреть?

Крутятся крохотные, похожие на жука-древоточца мысли, летят бесцельно, бестолково — только уходящим в море знакомы лихорадочные минуты, последние на земле.

Заботившее вчера сегодня не представляется важным, однако тревога не утихает, напрасный труд задавать себе вопросы, на которые не существует ответа, и можно лишь замереть в бессилии перед ними. Только где-то, в далекой точке океана, среди неба и воды, в синий, серый или заведомо черный денек забрезжит ответ. И опускаешь руки, презирая себя за слабость в тягостные часы перед прощанием…

Гаснут постепенно, одно за другим в соседних домах окна, а потом в темном еще небе вспыхивают вновь. Как, уже утро?

В день отъезда над Москвой бушует белый снегопад. С Белорусского вокзала поезд «Янтарь» отправляется в Калининград. Члены экспедиции уже в вагонах, несколько минут до отхода. Наталья молча целует меня мягкими губами и внимательно смотрит в глаза, будто надеется, что я передумаю.

— Провожающие, покиньте вагон!

Лязгает железная площадка, погребая под собой ступеньки.

— До скорого… — шепчет дочь, и слова эти я больше угадываю, чем слышу. И она и я знаем: «скорого» не будет. Впереди тысячи океанских миль, и, как говорится, море есть море. Чувствую, что не успела сказать что-то важное, мучительно ищу слова. Все быстрее летят косые снежинки, оседая на холодных боках тамбура. Белая пелена стирает знакомые контуры вокзала. Вагон вздрагивает, и мы медленно и беззвучно уплываем в светлую метель.

Алексеев

Февраль в Калининграде оказывается теплым, с дождями и туманами, сырой воздух пахнет морем. На вокзальной площади забрызганный талой водой автобус принимает людей и экспедиционный багаж и отправляется к причалу номер восемь Калининградского порта — последней точке нашего пути по твердой земле.

Еще рано. Ни свет, ни темь, пасмурное утро размывает очертания портовых кранов, над торговым портом высится сумрачная громада старого элеватора. Подпрыгивая на железнодорожных переездах, петляя среди пакгаузов, движется автобус.

Перекликаются буксиры, выплевывая струйки дыма, лязгают маневренные паровозы, постанывают краны. Тяжелые, неповоротливые волны, поднятые проходящими судами, медленно, будто нехотя упираются в причалы.

Вода кажется неподвижной, не грохочет, кидаясь на берег, не швыряет на пирсы пену. Залив загустел, дышит сыростью, самим видом своим вызывая озноб.