К островам Индийского океана

Все реже домики под оцинкованными крышами, все уже полоска асфальта. В глубине зеленеющих лужаек хижины, крытые пальмовыми листьями, сохнущее белье, запахи пищи, детские голоса.

«Каждой семье — свой дом!» — провозгласил президент Альбер Рене как одну из первых задач молодой республики. И хотя ежегодно строится около семисот домов и начата застройка четырех жилых массивов, дела пока обстоят неважно.

Бредем, оглядываясь по сторонам. Прогнулся над руслом слабеющей речушки старый мостик, робкие струйки с трудом пробивают путь среди вросших в почву гранитных валунов, мощными зелеными джунглями заросли извилистые берега. Речушка впадает в океан, окрашивая воды побережья мутным, рыжим цветом. Тяжелая сумка оттягивает руки, опустел термос. Не сговариваясь, сворачиваем на грунтовую дорогу с глубокими засохшими колеями к небольшому домику, одиноко притулившемуся под могучим шатром дерева.

Истошным, визгливым лаем заливается черная собачонка. Немолодая креолка в полинялом платье, повязанном крест-накрест шалью, поднимает голову, не прекращая стирки, в деревянном корыте ритмично двигаются большие натруженные руки. Над мыльной пеной танцует веселая радуга, из крана заманчиво бьет струя воды. Знаками прошу разрешения наполнить термос, хочется пить, гудят ноги. Немного передохнуть — и дальше, за поворот, где полощет листьями банановая роща и тянутся вверх стволы пальм.

Алексеев

Наконец-то мы остановились. Люди везде люди, без языка можно найти общий язык. Нас напоили, усадили на кривоватый чурбачок и даже одарили кокосовым орехом с кисловатым прохладным соком. Отполированные валуны, как каменные пальцы, торчат из влажного песка: несколько часов назад возле них еще плескался океан. Сейчас отлив, вода отступила, но он совсем рядом — серебрятся солнечные блики, будто движемся косяк блестящей рыбы.

Карин, так зовут женщину, живет здесь с двумя сыновьями; муж, рыбак, утонул много лет назад, когда дети были еще вот такими — мокрая, в мыльной пене рука показывает совсем невысоко от земли. Старший, лет пятнадцати, сидя на корточках, налаживает плетеную ловушку для рыбы, младший, прихрамывая, опираясь на палку, бродит по двору, поглядывая на нас. Хромота — результат полиомиелита, теперь его лечит врач, даже в селениях вместо колдунов и знахарей появились медицинские пункты. Раньше больные лечились у «бон ом де буа», что означает «лесной добряк» — нечто среднее между колдуном и знахарем. Теперь на Сейшелах запрещена частная медицинская практика. С 1980 года все лечебное обслуживание бесплатно, бесплатны и лекарства, выдаваемые по официальным рецептам.

Тяжелая листва никнет в горячем потоке света, сияющая плоскость океана подчеркивает бесконечность пространства. Три отрешенные человеческие фигурки на клочке земли будто впаяны в пейзаж, как и нехитрое, похожее на сарай жилье из старых ящиков с обрезками жести вместо крыши, незастекленными проемами окон и пожелтевшей циновкой вместо двери над входом. Торцовая часть домика забрана потемневшими, плохо пригнанными досками, на них гирлянды сухих трав, связки мелкой рыбешки.

Плахова порывается сорваться с места, но я вынимаю альбом. Карин напевает, не прекращая стирки, и в напеве слышится нотка щемящей грусти — быть может, отголосок песен предков с их тоской по родной Африке, людей, разлученных с родиной и перевезенных на эти острова в тесных и душных трюмах судов.

Кисть может что-то преувеличить, усилить или приглушить, подчеркнуть разлитую в природе гармонию или, наоборот, нагнетать тревогу и беспокойство. Живописное соотношение воды, неба и земли, сочные пятна растительности, солнечные блики — не главное в этом маленьком мирке, куда привела нас дорога. Ведь у каждого, кто говорит о дальних странах, при всей точности рассказа — своя страна, каждый видит и слышит ее по-своему. Что и как увидеть, как отнестись к увиденному — тайна за семью печатями, не зря существует притча о камнях и людях.

Однажды, сгибаясь под бременем тяжелой ноши, люди носили камни. Одного спросили: «Что ты делаешь?» — и человек ответил: «Не видишь разве? Таскаю камни». Другой, услышав тот же вопрос, сказал: «Что я делаю? Я строю храм».

И хочется «построить храм», держа в руках карандаш, — передать не этнографический характер увиденного, а суть открывшегося крохотного мирка.

В освещенное косым лучом пространство между пальмами и старым деревом врывается живая торпеда. Взвизгнув, шарахается собачонка, рассыпаются в стороны мелкие пестрые куры. Юный сейшелец, белозубый, крутолобый, как молодой бычок, с короткими, туго скрученными кудряшками, тормозит босой ногой и, подняв облако рыжей пыли, спрыгивает с доски самодельного самоката. Мальчишка, будто монетками, облеплен круглой рыбьей чешуей, под мышкой зажат клеенчатый сверток, из свертка, пронзенный прутом, свисает осклизлый рыбий хвост: соседи поделились уловом.