К островам Индийского океана

Атолл Альдабра находится в тысяче километров к юго-западу от Маэ и выглядит на экране сплющенным, вытянутым по эллипсу кольцом, напоминающим раскрытую пасть акулы. Заповедник, изолированный самой природой. В цветном изображении, неторопливо взмахивая ластами, передвигаются огромные, как малолитражки, слоновые черепахи. Те самые, что заслужили честь располагаться на сейшельском гербе. Удивительные эти существа могут считать себя ровесниками исчезнувших с лика земли динозавров — окаменелые черепашьи останки были найдены в слоях, насчитывающих четверть миллиарда лет. Благополучно пережив конец мелового периода — дату гибели динозавров и других пресмыкающихся, исполинские черепахи свободно гуляли во многих частях света. Еще сто пятьдесят — двести лет назад обитали они более чем на тридцати островах Индийского океана. Увы, по мере развития судоходства бедные черепахи все более превращались в объект промысла ради панциря и мяса, став в трюмах парусников «живыми консервами» для моряков.

Особенно интенсивно истребляли галапагосских слоновых черепах: мясо и печень их оказались очень вкусными и питательными. Сегодня эти гиганты сохранились лишь в двух уголках планеты — на Сейшелах и у западного побережья Америки. Громоздкие существа — прекрасные пловцы; если их смывает приливом в океан, они плывут, ухитряясь держать панцирь под водой, голову же поднимают вверх, как перископ. Без пресной воды и пищи плывут они неделями и месяцами.

— Пленка очень редкая, — комментирует Адам. — Ведь мой отец был чиновником, отвечающим за подведомственные территории, в том числе за атолл Альдабру. В детстве я жил вместе с ним на этом атолле, но, к сожалению, детские впечатления стерлись. Кроме Альдабры имеются национальные парки и в других районах, есть заповедник и на Маэ. На рифах тоже созданы морские заповедники для изучения происходящих там процессов.

Дженни приглашает к ужину. На столе изобилие фруктов, печеные плоды хлебного дерева. Джозеф приготовил сюрприз: сам наловил в океане рыбы!

Из двадцати пяти тысяч известных человечеству видов рыб съедобны лишь несколько их групп, к ним относится и разновидность морского окуня, добытого Джозефом. На местном диалекте рыбу эту называют «буржуа». Буржуа приготовлены и поданы под соусом. Но каким!

— С соусом следует обращаться осторожно! — предупреждает Дженни.

Как понимать это предостережение? Неполная чайная ложка вылита на рис и отправлена в рот. Взрыв! Пожар! В горло влит глоток расплавленной смолы. Бедный, не приспособленный к сейшельской кухне рот! Бедняжка Джозеф давится от смеха, а я… только вежливость может удержать за столом.

Угадав мои муки, Дженни удаляется на кухню и приносит кувшин охлажденной чистой воды, божественный напиток, способный погасить пожар.

Рыбу сменяют аппетитно подрумяненные цыплята под соусом, но с ним предпочитаем не иметь дела, утешаясь десертом — мороженым с янтарными дольками плодов.

После ужина Дженни делится с Плаховой секретами сейшельской кухни, вобравшей в себя черты французской, индийской и китайской кулинарии. Надеюсь, добравшись до Москвы, она забудет эти рецепты.

— Оказывается, это можно приготовить и дома! — торжествует моя жена. — Корица, ваниль, тмин, уксус, имбирь и чеснок. Да-да, чуть не забыла: особое место как ингредиент занимает кокосовое молоко!

Возможно, отсутствие в Москве хотя бы этого последнего «ингредиента» избавит меня от преждевременной гибели.

Очень хочется сделать портрет Дженни, подарив его Адамам на память. Но как поделикатнее приступить к этому вопросу?

Плахова

После ужина Алексеев затевает светскую беседу, в витиеватых выражениях извещая, что ужин был прекрасен, как прекрасна сама хозяйка дома, но он удручен тем немаловажным обстоятельством, что не имеет уверенности, согласится ли она позировать и, если согласится, удастся ли ему передать все ее очарование и прелесть.

Затем взор его обращается ко мне — очевидно, в ожидании перевода. Но нет, немецкий язык слишком прямолинеен, дабы передать такие глубокие мысли и чувства. Гительзон приходит на помощь, однако надо признать, что перевод его значительно короче речи Алексеева. Дженни улыбается, кокетливо поправляет шелковые локоны и с готовностью усаживается на диван. Алексеев извлекает альбом и приступает к действу.

Вчера на корабле он сделал удачный рисунок с Адама. Но Дженни! Лицо ее все время в движении, в нем нет ничего обыденного, трепетная изменчивость выражения глаз, мимика, женственность чуть широковатого лица с еле заметно выступающими скулами. Дженни не позирует: подвижной ее натуре противоестественны застывшие позы.

Алексеев с хитростью приступает к портрету, лишь контуром наметив очертания лица, сосредоточившись для начала на каштановой волне ниспадающих волос. А мне не остается ничего другого, как рисовать портрет устроенного Джозефом на моих коленях толстого щенка, во всем мире именуемого дворняжкой. Имени у юного существа еще нет, но судьба его складывается удачно.

— Можете себе представить, — горюет Дженни. — У нас сейчас три щенка, и все три — девчонки!