Человек надевает маску, чтобы лучше видеть под водой, дельфин или кит как бы пользуются ею при всплытии! Обратный эффект. Дельфин — абсолютный рекордсмен нахождения под водой: до двух, трех часов. Человек при вдохе может пробыть под водой максимум пять минут. А какого цвета у дельфина мышцы, знаете? Черного. Когда он ныряет, происходит быстрое перераспределение тока крови — это чудесная сеть с ровным током, при котором все ткани берут нужное им количество кислорода. Таковы замечательные особенности этих животных.
Не случайно древние, весьма романтично настроенные греки были уверены, что свое происхождение дельфин ведет от человека. Существовал особый культ дельфина — вспомните: созвездие Дельфина, монеты с изображением дельфина, храм в Дельфах.
Дельфины сотрудничают с рыбаками, загоняя рыбу в сети, и рыбаки делятся с ними уловом. А игры с детьми? А спасение утопающих? Известно, что дельфины на своих спинах перевозили детей через заливы. А потом… потом человек превратил дельфина в пищу. Их даже стали именовать «королевской рыбой». Когда дельфин заплывал в Темзу, рыбак должен был доставить улов к королевскому столу, иначе он подвергался суровой каре.
В конце прошлого века стали появляться работы по изучению китообразных, но это «изучение» носило определенный характер.
— Где найти, как убить?
— Вот именно… А когда дельфины стали появляться в океанариях, все увидели: это умные, любознательные, охотно идущие на контакт с человеком существа. Один из американских ученых, известный специалист по физиологии мозга, в конце пятидесятых годов впервые увидев дельфиний мозг, был убежден, что он принадлежит человеку. Ученого поразил его огромный размер. Произошел как бы взрыв интереса к дельфину.
Сегодня мы считаем, что мозг дельфина способен к анализу. Возьмите скорость его адаптации в новых условиях. Расскажу такой случай.
Однажды в одном из дельфинариев недавно пойманная косатка пробыла в обществе дельфинов не более двадцати минут и увидела, как в час кормления служитель принес рыбу и его окружили, раскрыв рты, дельфины. Косатка немедленно подплыла к человеку (впервые увиденному!) и тоже открыла пасть. Поскольку в нее вмещалось более пятидесяти килограммов, пришлось служителю высыпать туда всю рыбу из ведра.
Или еще пример: в океанарий часто попадают случайные предметы — мячи, пластик. Так вот, «дикая», только что пойманная косатка, всего пару дней пробыв в бассейне, на третий день неожиданно подплыла к дрессировщику и широко открыла пасть: дрессировщик увидел застрявший в ней резиновый мячик. Не имея времени на размышления, он по плечо засунул руку в ее глотку и благополучно извлек предмет.
Так осмысленно вести себя другие дикие животные, например моржи, не могут.
Всеволод Михайлович увлечен рассказом, я работаю. Удается самое ценное: человек не позирует, а остается самим собой — живой, увлеченный делом. Ум, чувство достоинства, теплота и юмор проступают в мягких, но определенных его чертах.
Постепенно вопросы Плаховой приобретают несколько специфический характер:
— Наверное, сложно им детенышей растить?
— Природа нашла максимально рациональный путь, — отвечает Белькович. — У китихи, например, только что рожденный детеныш составляет треть длины матери и начинает плавать сразу после появления на свет. В китовом молоке до сорока процентов жира, поэтому оно не растворяется в воде, а висит облачком, китенок его и втягивает. При опасности, если стае надо идти с недоступной детенышу скоростью, проблема тоже решается просто: как только мать наберет скорость, образовавшийся поток воды автоматически прижимает к ней детеныша, заставляет его двигаться рядом с матерью.
— Я читала, — не унимается Плахова, — что по своему строению дельфиний мозг сходен с первыми моделями вычислительных машин и что задача, непосильная для шестилетнего ребенка, без труда решается дельфином. Дельфин легко «соображает», что спрятанный мячик может находиться лишь в объемном ящике, а не в такой же по размеру и цвету плоской стенке. Это верно?
И неожиданно мрачно заключает:
— Убивать надо было меньше…
По лицу Всеволода Михайловича вижу: он с ней абсолютно согласен.
К концу дня Плахова уходит писать на бак, увлеченная живописным нагромождением ржаво-рыжих якорных цепей и ярких спасательных поясов, разложенных для просушки. «Курчатов» в очередном дрейфе, на станции выключены двигатели. Расположившись неподалеку, работают с записывающей аппаратурой сотрудники лаборатории Бельковича.
— Должна тебе сказать, — сообщает она, возвратившись, — и я приобщилась к работе группы биоакустики. Сижу, пишу этюд, они рядом записывают дельфиньи речи и шумы моря. Кисти из рук валятся — до того интересно подслушать дельфиний разговор. В аппарате действительно трещало, свистело и пощелкивало. Но только, знаешь, что я в конце записи услышала?
— Ну?
— И потрескивало, значит, и попискивало, а потом, да ясно так: «Боцмана — на бак!» Ты ведь не думаешь, что дельфинов интересует местонахождение боцмана?
Полигон «Фреда»
— Я надеюсь, ты не обсуждала это с Бельковичем?