К отцу

Дядя Лукьян предупредил ее вопрос: не в Павловском похоронен, а где-то в Москве. Там у Тимоши жил сын. К сыну и приехал с фронта. Не в Павловское — в Москву. Что ему было делать в Павловском? Кто его там ждал?..

«Так, так, — мысленно согласилась Маняша. — Никто не ждал. Некому было ждать Тимошу».

Родимушка врал, а она поверила, потому что в душе у нее давно тайком укоренилась мысль, что Тимофея Петрова нет на этом свете. Дядя Лукьян только укрепил ее уверенность. Да и как же могло быть иначе? Разве ж не долетела до нее весточка, если бы Тимоша выжил?..

А он выжил. Выжил сын «лапотника» Тимофей Петров. Стоит перед Маняшей. У него деревянная нога, кнут на плече. Он стоит на погосте, пастух. Видит его Маняша. Твердо стоит Тимофей, хотя и на деревянной ноге. Живой, не мертвый. Что же врал ей этот шут гороховый, этот старый бес Родимушка?!

И Маняша сейчас вспоминает, что было в тот раз, когда она последний раз повидала Тимошу. Тогда она с мужем ездила из Годунова в Павловское. Дело было весной. Ехали на санях. На реке по льду уже хлестала вода. Сани подняло и чуть было не понесло. Василий выскочил на лед, дико закричал, стал хлестать лошадь. Хорошо, что лошадь была кормленая, сильная. Рванула, вынесла сани на берег. Маняша с ужасом глядела, как посередке реки корежится, встает на дыбы лед. Лишнюю минуту замешкались бы и…

Тимофея Маняша встретила возле школы. Да, так и было: возле школы. Торопилась к Арише Зайцевой. Выбежала из-за угла и увидела злополучного своего миленка. Он словно в снег вмерз. Стоял неподвижно и был совсем синий, зазябший. И Маняша тоже остановилась как вкопанная.

«Люди увидят!» — первое, что пронеслось у нее в голове.

Опасливо поглядела по сторонам, тихо попросила:

— Пропусти…

— Что ты, Маняша.. — сказал Тимоша. — Здорово. А мне сказали, что ты приехала, вот я и…

— Здравствуйте, Тимофей Емельянович!

Тимоша еще раз кивнул.

— Как поживаешь, Маняша?

— Как поживаю! — почти рассердилась она. — Что теперь об этом спрашивать? Поздно.

Маняша могла бы прибавить: «Кабы тогда на Водохлыще посмелее был, не тебе, а Василию пришлось бы спрашивать: как поживаешь?»

Не прибавила Маняша. Зачем упрекать кого-то? Вдвоем они решали, как быть, сойдясь тайком на Водохлыще. На обоих и вина падала.

Водохлыщей в Павловском называли местность, где пасли лошадей. Не луг и не поле — общественная земля на берегу речки Шахи. Мокрые низинки, бочажки, заросший осокой, островками ольховничек такой кудрявый. То там, то сям била из-под земли холодная, коричневого цвета, вода, подземные роднички хлестали, оттого и прозвали всю местность Водохлыщей. На Водохлыще девки свиданничали с парнями. Это было издавна заведено. Старые бабки и те рассказывали, что на Водохлыщу бегали, будто другого места, посуше, вокруг села не было.

Там, на Водохлыще, Тимоша и первый раз обнял Маняшу, и впервые поцеловал. Там же произошло у них и печальное расставание.

Она в смятении через Аришу Зайцеву позвала Тимошу, со слезами призналась, что из Годунова приезжали смотреть. Сам Васька Витяков с матерью. Васькиного отца не было, мать приехала. Маняша не хотела выходить, мамаша силой выталкивала, а отец примирительно сказал: «Ты хоть только покажись». Ваську с его матерью под иконы посадили. Маняша разливала чай, пряталась за самоваром. Маняшиным родителям жених понравился — богатый да красивый, и Васькиной матери вроде бы пришлась по душе она, Маняша. Витяковы даже одежду не стали смотреть, пригласили к себе, в Годуново. Что ей, Маняше, теперь делать?

Она помнит, как повисла у Тимоши на плечах.

Но Тимоша ее руки со своих плеч отвел.

— Выходит, не судьба нам, Маняша, — сказал он. — Твои за меня тебя не отдадут, тут и думать нечего. Да и какая у нас жизнь будет: ни кола ни двора… Я учиться бы поехал, если бы ты подождала. Только не дождешься. Не дадут, Маняша. Я Ваську Витякова знаю: упрямый, в лепешку расшибется, а своего добьется. Не мытьем, так катаньем. Один выход у нас: бежать куда-нибудь.

— Куда? — вскричала Маняша с отчаянием.

Про это уже не раз говорено было. Уехать из села? От матери с отцом? Нет, на такой позор Маняша согласиться не могла. Лучше в омут! Да и куда уедешь? В город? Там и своих хватает. Аришка Зайцева ездила к старшей сестре в Ярославль, весной воротилась несолоно хлебавши: работы мало, разве что к богачам в прислуги… Нет, нет, никуда не поедет Маняша!

Обнял ее Тимоша, поцеловал и сказал напоследок:

— Люблю я тебя, родная, да, видно, нечего делать! Расходятся наши дорожки: тебе на юг, мне на север.

Такая у него была поговорка: тебе на юг, мне на север.