К победным рассветам

Мы, мальчишки, тайком пробирались на аэродром и, укрывшись в траве, с восхищением следили за всем происходящим. Вот к группе курсантов подошел высокий подтянутый летчик в блестящем черном реглане, в шлеме с очками, с планшетом, перекинутым через плечо. Походка у него уверенная, шаг крупный, он слегка раскачивается, как моряк, только что покинувший палубу корабля.

Мальчишки его прекрасно знают: это инструктор Щербаков. Завидев своего наставника, курсанты быстро встают в строй. Какое-то время Щербаков беседует с ними, что-то объясняет. Потом он легко поднимается в кабину самолета Р-1. Слышатся команды летчика и четкие ответы моториста:

— К запуску!.. От винта!.. Контакт!

— Есть контакт!

Оглушительно взревел мотор. Взвихренная пропеллером, упругая струя воздуха проносится над землей, низко прижимая траву. Самолет, слегка подпрыгивая, устремляется вперед, отрывается от взлетно-посадочной полосы и взлетает в небо.

Через некоторое время я увидел Щербакова на веранде столовой, в кругу других летчиков-инструкторов. Они о чем-то оживленно беседовали. Чаще других говорил Алексей Иванович. Товарищи с интересом его слушали. Любопытство взяло верх, и я решил подойти поближе. До меня доносились обрывки непонятных фраз:

«...утром... техник без разрешения... мотор... самостоятельно поднялся в воздух... сел...». Почему-то упомянули имя начальника школы Р. К. Ратауша.

Я толком не разобрался, о чем шел разговор, догадался лишь, что техник сделал что-то недозволенное. И искренне жалел его. От мужей сестер мне не раз доводилось слышать о том, что начальник школы был очень суровым человеком. Видимо, не зря ему дали кличку Рашпиль: продерет так продерет.

Только возвратившись домой, я узнал, что именно произошло утром на аэродроме. До слез расстроенная сестра упрекала мужа — техника звена Афанасия Герасимчука:

— Как это тебе пришло в голову? Ведь ты же мог разбиться! Теперь только и разговоров о твоем полете...

— Ксана! Всю жизнь мечтал самостоятельно подняться в воздух, готовился к этому. Был уверен, что и взлечу и сяду. И вот, как видишь, взлетел и благополучно сел. Живой и невредимый...

— Вижу, что живой и невредимый. А сколько разговоров теперь будет. Попадет тебе, ой как попадет!..

— Меня уже вызывал Ратауш. Шуму будет много. Но я стою на своем — пусть хоть судят, а я хочу летать.

Возможно, не миновать бы мужу моей сестры больших неприятностей, если бы не вмешался Алексей Иванович Щербаков. Он доказывал командованию авиашколы, что нельзя строго наказывать человека за его горячее стремление стать летчиком, что у Афанасия Герасимчука незаурядные способности. И все же техник был наказан.

Много лет спустя, после окончания авиаучилища, я встретился с Алексеем Ивановичем в Прибалтике. Щербаков уже стал заместителем командира полка по летной подготовке. Под его командованием я и начал воевать. Он, конечно, не знал о нашем давнем знакомстве, потому и разговариваем мы теперь как недавние сослуживцы.

— Летчики у нас орлы, — не без гордости говорит мне командир полка, — летают безупречно, любят летать, боевого задора хоть отбавляй. Живут дружно, дорожат честью полка, достойно продолжают добрые традиции. Вот только «безлошадные» не дают покоя. Каждый день спрашивают: когда получим самолеты, когда пойдем в бой? А машин пока маловато. Ну, да это временное явление.

Действительно, летный состав полка, как и всей 17-й дивизии, в состав которой он входил, уже не раз отличался в боях. Ему хорошо были знакомы схватки с фашистами еще по опыту первого, самого грозного года войны. С 1942 года экипажи соединения полностью перешли на ночные действия. Полки были вооружены самолетами Ил-4, машин старых типов уже не стало.

Алексей Иванович Щербаков хотя и недавно принял командование полком, но уже успел завоевать авторитет и уважение. Большой мастер своего дела, простой и заботливый, он был из тех людей, с которыми приятно находиться рядом, подражать им во всем. Каждый летчик, штурман, техник, механик, стрелок знал, что к командиру можно обратиться по любому вопросу, он всегда внимательно выслушает, даст добрый совет. Если что пообещал — слово свое сдержит, за усердие вознаградит, а за провинность — не взыщи — никому спуску не даст.

Неизвестно, кто это придумал, но авиаторы в шутку называли свой полк сечью, себя — авиаказаками, а командира — батькой. И когда приходилось выпивать предусмотренные тогда фронтовым пайком сто граммов, неизменно произносили тост: «Да здравствует красное казачество дальних набегов войска батьки Щербакова!»