К победным рассветам

Наши корабли загружены до предела. В бомбоотсеках фугаски и зажигалки, под фюзеляжем дополнительные баки с бензином. В кабину стрелка загружены сотни пачек листовок.

Командир полка подполковник Щербаков лично руководит вылетом. Он доволен, что каждый экипаж строго по графику выруливает свой самолет на старт.

Вздымая клубы пыли, убыстряя бег, бомбардировщики мчатся по полю и, тяжело отделившись от него, один за другим взмывают в сумеречную высь. Не делая традиционного круга, берут курс на запад.

Яснее обозначился на небе серп луны. Вот и линия фронта. Левее нас замелькали красные вспышки: кто-то напоролся на зенитный огонь.

— Им до наших городов близко. Нам же до Берлина далековато, но все равно доберемся, — замечает Борисов.

Вдалеке возвышаются громады облаков, похожие на таинственные горы. По мере приближения мрачные тучи обволакивают машину все более густой пеленой. Обойти эту преграду или пройти над ней невозможно. Мгновение, и наш «ил», врезавшись в клубящуюся массу, потонул в кромешной тьме. Стекла кабин покрываются изморозью. За бортом мороз, и к ледяному корпусу самолета неприятно притрагиваться. Василий включает лампы ультрафиолетового облучения (УФО). В кабине ярче засветились приборы. Свирепствует бескрайний пятый океан, будто стараясь напугать нас страшными бедами стихии. Самолет швыряет из стороны в сторону. Впечатление такое, что его трясут чьи-то сильные руки. Стоит заглохнуть трудягам моторам, и седая холодная пучина станет нашей могилой.

С каждой секундой гроза становится яростнее. По кромке крыльев, по пулеметам и антеннам пробегают голубые змейки электрических зарядов. Причудливые зигзаги молний рвут темноту. То исчезают, то вновь появляются струйки яркого зеленоватого света. Кажется, само небо корчится в электрических судорогах. Оборачиваюсь к командиру. Мне хорошо видно его сосредоточенное волевое лицо с зоркими, как у орла, глазами, устремленными на приборы, сильные руки, держащие штурвал. Поймав мой взгляд, Василий замечает:

— Вот он, горячий поцелуй неба. Попали в самое пекло, какое только могла приготовить безжалостная кухня погоды.

Мы понимали, что при полетах на полный радиус можно встретиться с самыми неожиданными капризами погоды, и были готовы ко всему. Но о таком не могли и думать.

В эфире все чаще слышатся тревожные сигналы морзянки. Это сообщения от экипажей, попавших в беду. Некоторые из них изменили маршрут и ушли на запасную цель.

Да, бывало и так, что из-за мощных фронтальных гроз, интенсивной болтанки и обледенения некоторые экипажи возвращались, не выполнив задания. Наши синоптические карты были «обрезаны» на западе по линии фронта, и метеорологическая обстановка за ней была для нас «темной». Все это затрудняло оценку погоды и составление достоверного прогноза по маршруту и в районе цели. Поэтому полеты в глубокий тыл проходили, как правило, в сложной и почти неизвестной метеорологической обстановке. Но я не помню случая, чтобы экипаж вернулся, не выполнив задания из-за того, что наткнулся на сильную противовоздушную оборону объекта. Это расценивалось бы как трусость. А вот из-за сложных метеоусловий разрешалось бомбить запасные цели или же прекращать выполнение задания. В этих случаях действия экипажа осуждению не подлежали.

Гроза не ослабевает. Сатанинская сила воздушного круговорота раскачивает бомбардировщик как на гигантских сказочных качелях. Скрипя всеми узлами, он то уходит вверх, то опять падает вниз. Меня тоже швыряет из стороны в сторону. Тело то становится невесомым, то будто наливается свинцом. Бомбардировщик на краю гибели. Спасительная мысль, словно удар тока, пронзила меня: «Бомбы! Сбросить бомбы! Тогда самолет облегчится на целую тонну!» Но эта мысль, как противоестественная, сразу же отбрасывается прочь. Можно ли впустую сбросить бомбы, предназначенные для врага?

Взгляд привычно метнулся на приборную доску. Вижу: стрелки приборов рассыпались во все стороны, как в лихорадочной пляске. Самолет неотвратимо терял драгоценные метры высоты. Через заиндевевшее остекление кабины уже смутно угадываю темные контуры земли. Высотомер показывает чуть больше трехсот метров. Наконец машина вяло, как бы нехотя, стала повиноваться воле пилота.

Теперь надо отыскать подходящую цель и сбросить бомбовый груз. Открыв форточки, всматриваюсь в темную, зловещую бездну. Вот через все небо полоснула белая молния, осветив железную дорогу. Такой линейный ориентир — самый верный компас. Цепляясь за него, стараюсь идти курсом на восток. Под нами — железнодорожная станция. Да это же Даугавпилс! Будто на фотобумаге, опущенной в проявитель, стали вырисовываться контуры узла, составы товарных вагонов, забившие все пути. Распахнулись люки, и бомбы, словно капли, одна за другой полетели вниз. В такую погоду трудно понять, отчего вздыбился самолет, то ли от взрывной волны, то ли по другим причинам, но машину тряхнуло изрядно. Теперь поскорей бы уйти из холодных объятий ненастной погоды.