К портретам русских мыслителей

Еще несколько слов о «православной политике» в комплексе представленных Холмогоровым идей. Автор употребляет слово «сецессия», то есть разделение (он вообще склонен к терминологическому франтовству). Но – разделение чего с чем? Как любил цитировать Георга Тракля покойный Сергей Аверинцев, «когда день клонится к вечеру, зло и добро созревают». То есть в Последнее время (постулируемое не одним Холмогоровым) все верования и идеи выкладывают на кон свои карты, и, вопреки постмодернистскому «упростительному смешению», большие духовные движения достигают рельефной определенности. Однако заботы Холмогорова смещены несколько в сторону. «Геополитика Третьего Рима», узнаем мы, – это геополитика великой державы, которая осуществляет в мировой системе роль силы, сдерживающей «установление мирового порядка, равного мировому беззаконию». В переводе на язык простых реалий, противостояние западному забугорью – вот она, вся пресловутая сецессия. Получается, что этот бастион – Россия – даже не бастион неповрежденного христианства, а бастион третьего мира, противящегося новому мировому порядку, который исходит как раз из «пост»-, но все же остаточным образом христианской ойкумены. От Третьего Рима до третьего мира – один шаг. Вместо понимания всей сложности диспозиции России между действительно отступническим Западом и иноверным по преимуществу Востоком (сложности, которую хотя бы констатировал цитированный выше Максим Соколов) предлагается до боли знакомый примитивный ответ, опять-таки с навешенным на него ярлыком «православия».

Пора подвести итог. Самое симпатичное для меня место в энергичных писаниях Холмогорова – вот какое: «Ни в одном населенном пункте России не должно быть ни одной точки, откуда не были бы видны купола церкви или шатер колокольни». Этому можно бы и посочувствовать с той оговоркой, что колокольни не обязательно строятся шатровые, и с другой, более существенной: Бог все-таки не в бревнах, а в ребрах. С «ребрами» же у творца «политического православия» плоховато. Своему «проекту» он, напомню, противополагает – как сегодняшнюю дурную альтернативу – убогое «выживание» верующих поодиночке и малыми группами. Совершенно очевидно, что Церковь не присутствует в его уме и душе («в ребрах») как реальная духовная богочеловеческая сила и он воспринимает современное русское православие как констелляцию мелких квазипротестантских толков.

Из последнего вытекает, однако, что доктрина «политического православия» являет собой не только опасное вторжение в учение о Церкви, но и вызов русскому христианскому миру, в чем-то даже полезный. Действительно, нам нужна «сецессия». Где проходит грань между социальной и культурной обращенностью христиан к миру, между действенным христианством, между представимым движением российских христиан – и, с другой стороны, пленением православия амбициозными властно-политическими задачами? Грань эта на практике тонка и проблематична. Тем более, что христианские оппоненты Холмогорова, такие, как я, не являются врагами российской государственности как таковой, а также вряд ли станут возражать против распространения в русском народе представлений о его православной идентичности.

Ответом на вызов могло бы стать: укрепление, а вернее, воскрешение соборного сознания в Русской Православной Церкви, а также миссия вширь и вглубь высокой русской культуры (включая языковую) как носительницы неотъемлемых от нее христианских начал, чем, быть может, был бы достижим культурно опосредованный консенсус вокруг вечной Истины. Другими словами – христианизация российского пространства через ненасильственную творческую его русификацию[1210].

И. Роднянская Пророки конца эона: [1211] Инволюционные модели культуры как актуальный симптом

Сигналы о настоятельности темы, которая для меня сверхусильна и вместе с тем неотменима, стали приходить со всех сторон на пороге и в начале нового тысячелетия.

Сначала со мной приключилось редактирование философско-богословско-музыковедческой книги В.И. Мартынова «Конец времени композиторов» (М.: Русский путь, 2002), сопровождавшееся ее полемическим обдумыванием; тогда я не решалась о ней высказаться, надеясь побудить к отклику С.С. Аверинцева – но вскоре Сергея Сергеевича не стало. Потом вышла монография петербургского филолога и культурфилософа Марии Виролайнен «Речь и молчание» (СПб.: Амфора, 2003), вступительные слова которой поразили меня близостью с тем, что смутно чувствую я сама: