К портретам русских мыслителей

Любопытно, что Холмогоров с большой лингвистической изобретательностью переименовывает те реалии православной жизни на Руси ХIV—ХVI веков, к которым он апеллирует как к образцовым. Он говорит об «аппаратуре спасения», об агиотехнологиях благочестивых предков[1208], о сакральной индустриализации на Руси, покрывшейся общежительными монастырями (программу каковой «индустриализации» предлагает повторить), о самих этих монастырях как о настоящих фабриках святых. Может показаться, что этим шоковым словоупотреблением автор хочет влить в современного читателя энергию духовного активизма. Отчасти так, и все же главное здесь – подспудное стремление к технологической обезличке, к механическому алгоритму. Но святость стяжается лично, и святые не сходят с фабричного конвейера. «Дух дышет идеже хощет» – и свободы у Него не отнять.

У этой подмены есть еще одна примечательная грань. Самоидентификация общества как православного предполагает, по Холмогорову, создание «православной среды», практически безотносительной к членству в Церкви. Автор аргументирует это тем, что Церковь никогда не знала «полного членства» – всегда были нерадивые, уклоняющиеся от регулярного участия в таинствах, были лицемеры, по тем или иным причинам скрывающие свое неверие, были двоеверы… Все так. Но «православных атеистов» как самоопределения не было. Теперь они существуют, и это обстоятельство, когда-то казавшееся Бердяеву патологическим парадоксом («у нас можно быть православным и не быть христианином»), чрезвычайно воодушевляет Холмогорова. Нигде яснее, чем в этом пункте, не обнаруживается его орудийное, прикладное отношение к православию – просто как к сплачивающей идеологии. Нечего и говорить, что «православный атеизм» – это яд, вливаемый в душу православного христианства, оставляющий после себя полую оболочку, ларву. Но теперь этим «позиционированием» даже щеголяют. (Однажды в разговоре со мной так, с улыбкой, определил себя один известный литератор. Кстати, так же себя аттестует Александр Григорьевич Лукашенко.)

Подмена четвертая. Холмогоров провозглашает: в «Священном Предании Православной Церкви» (все слова с прописных букв) заданы специфические цели и указаны специфические средства православной политики. До сих пор считалось, что Православная Церковь потому и зовется православной, ортодоксальной, что с наибольшей полнотой хранит Предание вселенской (единой святой соборной и апостольской) Церкви. У русского православия есть, конечно, свои священные предания и традиции, но им не придается того, догматически-четко очерченного значения, которое имеет Священное Предание в точном богословском смысле этих слов. Понятно, что автор, слегка сдвинув словоупотребление, подменяет экклезиологическую истину новым конструктом, в который при желании можно включить все, что угодно. Он и включает – как очевидно из контекста, тезисы о Третьем Риме и о России как «Катехоне»[1209]. Но самое болезненное здесь – постулирование специфических целей и средств политики, якобы вытекающих из «православного предания». Таковых не может быть, исходя из самой сущности христианской веры.

Да, суд над Спасителем был в определенном повороте политическим процессом, – но именно потому, что то был суд неправедный, вменявший Судимому ложное обвинение в претензии на политическую власть. Ответ Христа Пилату: «Царство Мое не от мира сего» – обязан держать в уме каждый желающий проявить себя в политической сфере христианин – как ограждающее условие своей деятельности. Тогда он будет помнить, что «силовое прикрытие» Церкви есть соблазн, от которого уже многократно страдал церковный организм, обновлявшийся и оживотворявшийся в эпохи гонений кровью мучеников. (При этом начальствующий «не напрасно носит меч», и самое свирепое «силовое поле» для общежития лучше аномии.)

Церковь в лице своих наиболее мудрых наставников никогда не связывала себя наглухо с политическими задачами века сего, благоволя одним из них как относительно ценным и терпя осуществление других как, может быть, Божью кару. Русская Православная Церковь равно канонизировала св. Нила Сорского и св. Иосифа Волоцкого – огрубленно говоря, политических антиподов. И если, перескочив через столетия, снова вспомнить о не привившейся в конце XIX – начале ХХ века концепции «христианской политики», то речь ведь в ней шла о соответствии политических программ и действий заповедям христианства, то есть опять-таки об ограждении Истины от уклонов. Между тем тогда же «Христианское братство борьбы» В.П. Свенцицкого и молодого П.А. Флоренского явственно оказалось леворадикальным уклоном и заблуждением. Теперь нам предлагают – как исходящее из Предания – уже праворадикальное «православное братство борьбы» в духе так называемой консервативной революции, проповедуемой идеологической группой М. Ремизова, Е. Холмогорова и др.