"К предательству таинственная страсть..."

“Не теряя времени, он приступил (в какой-то мере, был вынужден к то­му, ибо ход подобных процессов неумолим и неизбежен, тут одна из причин, почему его враги оказались столь слабы) к величайшей из промышленных ре­волюций. “Социализм в одной стране” должен был заработать. России в де­сятилетия предстояло сделать примерно то же, на что у Англии ушло 200 лет. Это означало: всё шло в тяжёлую промышленность, примитивного накопления капитала хватало рабочим лишь на чуть большее, чем средства пропитания. Это означало необходимое усилие, никогда ни одной страной не предприни­мавшееся. Смертельный рывок! И всё же тут Сталин был совершенно прав. Даже сейчас, в 60-е годы, рядом с техникой, не уступающей самой передо­вой в мире, различимы следы первобытного мрака, из которого приходилось вырывать страну. Сталинский реализм был жесток и лишён иллюзий. После первых двух лет индустриализации, отвечая на мольбы попридержать движе­ние, выдержать которое страна больше не в силах, Сталин заявил: “Задер­жать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость про­мышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это бы­ло доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: “Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь”. ...Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут”.

Нас не смяли. И по этому поводу наши “шестидесятники” рыдают вот уже почти столетие, словно евреи на реках вавилонских... Однако, рыдай не ры­дай, но логика мышления, пытаясь принять всю чрезвычайную сложность на­шей революции и последующего сталинизма, бывает бессильна, и нам при­ходится прибегать к языку чувств, чтобы осознать всю трагедию минувшей эпохи. Вот он, этот язык:

“Многие диссиденты на склоне лет приходили к новому пониманию того, что случилось со страной. Не так давно в возрасте 96 лет скончался писатель Олег Васильевич Волков. Дворянин из богатой и знатной семьи, он 28 лет просидел в сталинских лагерях и, понятно, был антисоветски настроен. Перед смертью он сказал: “Я по-прежнему не принимаю и ненавижу коммунизм, но я с ужасом думаю, что теперь будет с Россией. Она слишком уязвимая и хрупкая страна, ей нужна была эта броня из СССР. А теперь я умираю с ужа­сом за будущее России”. Это — слова Вадима Валериановича Кожинова, по­сле которых он добавил: “Не Сталин определял ход истории, а история опре­деляла ходы Сталина”.

А вот что писал о Сталине наш “шестидесятник” Владимир Алексеевич Со­лоухин:

“Как ни странно, в сердцах русских эмигрантов, относящихся к СССР су­губо враждебно, победа СССР вызвала волну патриотизма. Победил СССР, но победил и русский народ, победила Россия. Кстати сказать, это словеч­ко — “Россия” — применительно к государству стало звучать всё чаще и чаще. И вовсе не случайно один из русских эмигрантов бросил в лицо французам четверостишие, исполненное национальной гордости:

Молитесь, толстые прелаты,

Мадонне розовой своей.

Молитесь, русские солдаты

Уже седлают лошадей.

Сейчас уже не удастся установить степень искренности либо степень хо­лодного рассудка и хитрости в действиях Сталина, но совершенно очевидно, что эти действия носили реставрационный характер. Сталин решил напомнить русским, что они великий народ. Причём его действия в этом направлении можно даже нумеровать. Во-первых, он напомнил народу о его великих пред­ках. Большевики двадцатых — начала тридцатых годов уничтожили памятники Скобелеву и Багратиону, ворошили их и царские могилы, а тут вдруг зазвуча­ло: “Пусть вдохновляет вас... мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожар­ского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!..” Можно ли представить се­бе военачальников первых лет революции — Троцкого, Якира, Тухачевского — с орденами Александра Невского на груди?!

Вторым шагом были погоны. До этого слово “погоны” было ругательным словом, не говоря уж о слове “золотопогонник”. В один день вся армия, от рядовых до маршалов, оказалась в погонах. Командиров и комиссаров (кстати сказать, вскоре упразднённых) стали называть офицерами. Помню, как впервые я услышал команду (вошёл в комнату для занятий командир пол­ка): “Встать! Товарищи офицеры!” Прозвучало как гром среди ясного неба, но все приняли это как должное и, по-моему, даже с радостью.

Появилась гвардия. Появились Суворовские и Нахимовские училища (то есть кадетские), появилось раздельное обучение, появились школьные фор­мы, белые фартучки у девочек, как у гимназисток. Начали культивировать среди молодёжи старинные бальные танцы, возвращавшие людям грацию, чувство прекрасного и чувство собственного достоинства. В армии среди офицеров начали потихоньку культивировать дуэли как средство к возрожде­нию понятия о чести (видимо, дело шло к возрождению привилегированной прослойки людей с понятием о чести, нечто вроде неодворянства).