"К предательству таинственная страсть..."

Мне было понятно, почему Аксёнов, сын русского политкомиссара граж­данской войны и еврейской девушки Евгении Гинзбург, ушедшей в революцию, как и мать Юрия Трифонова, из местечковой белорусской провинции, написал “суровую” повесть именно о Леониде Красине — фанатике мировой револю­ции... И каково мне было через десять лет после отъезда Аксёнова на Запад слушать по “Голосу Америки”, а потом и по “Свободе” его надменное “Здрав­ствуйте, господа!”, после чего он нёс такое по адресу и Ленина, и мировой ре­волюции, и Страны Советов, что кости Красина переворачивались в гробу.

Но среди такого рода дружеских, но заурядных дарственных фраз истин­ную радость мне доставляли неожиданные для меня автографы от многостра­дального узника ГУЛАГа Варлама Шаламова: “Станиславу Юрьевичу Куняеву шлю очередной свой опус — автор с великим уважением и симпатией. В. Шаламов. Ночь 27 сентября 1977 года”.

Или от прозаика Юрия Казакова: “Станиславу Куняеву, одному из моих самых любимых (давно!) поэтов и людей. Ю. Казаков, сент. 1973 г.” Надпись сделана на книге “Северный дневник”, одной из самых заветных книг моей библиотеки.

И, конечно же, самыми не казёнными и не шаблонными были дарствен­ные надписи, оставленные на память мне Александром Межировым на своих книгах.

“Любимому Станиславу А. Межиров. 9.1У.68 г.” — надпись на книге “Под­кова”, М., 1967 г. “Дорогим Гале и Станиславу на память о ветровом стекле. Дружески и сердечно. А. Межиров, 10.9.71 г.” — надпись на книге “Поздние стихи”, после какой-то поездки на автомашине, за рулём которой сидел Алек­сандр Петрович. “Гале и Станиславу на память о жизни... “в огромном доме, в городском июле” с любовью А. Межиров” — надпись на сборнике “Под ста­рым небом”, М., 1976 г.

***

20 сентября 2017 г. В моей квартире зазвонил городской телефон. Зво­нил поэт, с которым чуть ли не полвека тому назад меня познакомил в Тбили­си Александр Межиров, и который вскоре стал его зятем, женившись на до­чери Межирова, ныне живущей в Америке.

— Станислав Юрьевич, — закричал голос на том конце провода, — я не­сколько лет прожил в межировской семье, навещал их в Америке. Но, клянусь его мамой, я не подозревал, что, женившись на Зое, породнился со знаме­нитой революционеркой Землячкой — Розалией Залкинд! Вы представляете, как я ошарашен!

Мой собеседник был ошарашен тем, что, прожив в семье тестя часть жиз­ни, он и знать не знал о родословной своей жены...

Вечером мой внук нашёл в интернете воспоминания двоюродной племян­ницы Межирова Ольги Мильмарк, опубликованные в “Иерусалимском журна­ле” № 56 за 2017 год, свидетельствующие о родословном древе одного из влиятельнейших шестидесятников.

Из воспоминаний О. Мильмарк:

“Моя мама, двоюродная сестра Межирова (их матери, урождённые Зал­кинд, — родные сёстры), рассказывала, как перед самым уходом на фронт в 41-м семнадцатилетний Шурик, одетый в шинельку не по росту, пришёл на Ордынку попрощаться с ней и со своей тётей, моей бабушкой Олей:

Без слёз проводила меня...

Не плакала, не голосила,

Лишь крепче губу закусила

Видавшая виды родня.

Написано так на роду.

Они, как седые легенды,

Стоят в сорок первом году,

Родители-интеллигенты”.

На этом племянница Межирова обрывает стихотворную цитату, видимо не желая, чтобы читатели “Иерусалимского журнала” узнали, какие “виды” вида­ла “родня” и “родители интеллигенты”.

Но не зря же говорится, “написано пером — не вырубишь топором” — её талантливый дядя не сдержался и проговорился в этом же стихотворении о та­ких семейных тайнах, о которых племянница умолчала:

Их предки в эпохе былой,

из дальнего края нагрянув,

со связкою бомб под полой

встречали кареты тиранов.

Это, видимо, написано об эпохе, когда был убит царь-освободитель, об эпохе Веры Засулич и Геси Гельфман (или Гельфанд?), когда возникали тай­ны общества вроде “Земли и воли”, когда героями террора объявлялись Каля­ев, Нечаев и Каракозов, чьи имена в советское время были присвоены улицам многих русских городов, в том числе и моей Калуги... Но со “связками бомб под полой”, скорее всего, имели дело деды и прадеды межировского рода. Об отце же, участвовавшем в первой русской революции 1905 года, Александр Петрович пишет с осторожностью, и многое надо читать между строк:

В году далеком Пятом

Под флагом вихревым

Он встретился с усатым

Солдатом верховым.

Взглянул и зубы стиснул,

Сглотнул кровавый ком, —

Над ним казак присвистнул

Тяжелым батожком.

Сошли большие сроки,

Как полая вода.

Остался шрам жестокий

И ноет иногда.

Но местечковые революционеры были ничего не забывающими и мсти­тельными, да и для всех “детей Арбата” нагайка со времён 1905 года была символом жестокой, антисемитской, черносотенной, “шолоховской” России:

Нагаечка, нагайка,

Казаческая честь,

В России власть хозяйка,

Пока нагайка есть,—