"К предательству таинственная страсть..."

“Очень, очень прошу тебя и всех руководителей ПЕНа, желающих помочь нам делом, ускорить приём в национальные отделения ПЕНа в первую оче­редь тех писателей, которым угрожает опасность (Максимов, Галич, Лукаш, Кочур, Некрасов, Коржавин). Объективности ради следует включить и нейт­ральных авторов, Вознесенского, Симонова, Шагинян, Георгия Маркова; не забудьте и тех, кто в настоящее время подвергается, по-видимому, мень­шей угрозе (Алекс. Солженицын, Лидия Чуковская, Окуджава, я также); но теперь, после Конвенции, наше положение может опять осложниться. Од­нако прежде всего: не ослабляйте всевозможных общественных и (довери­тельно-) лоббистских усилий в защиту осуждённых — Григоренко, Амальрика, Буковского, Дзюбы, Свитличного и других. Пожалуйста, объясни всем у вас: сегодня возникла реальная возможность — как никогда прежде!!! — эффек­тивно воздействовать из-за рубежа на здешние власти путём дружественно­го, но постоянного давления. Надо, чтобы в этом участвовало как можно больше “авторитетных” людей: политиков, промышленников, художников, журналистов, литераторов, учёных... и пусть их усилия не ограничиваются одноразовыми манифестами — следует вновь и вновь настойчиво говорить об этом, писать, просить, требовать, выступать с коллегиальными поручительст­вами”.

В сущности — это целая программа действий для 5-й колонны, образо­вавшейся из “детей Арбата” и “XX съезда”.

И ещё одно обстоятельство выгодно отличает первую эмиграцию от тре­тьей. Владислав Ходасевич, со своей “Европейской ночью”, стоит в одном ряду с Буниным, написавшим в эмиграции “Жизнь Арсеньева”, с Мариной Цветаевой, чья книга “Вёрсты” не уйдёт в забвение, так же как “Солнце мёрт­вых” и “Лето Господне” Ивана Шмелёва, так же как “Жизнь Клима Самгина” Максима Горького... Первая эмиграция в отличие от третьей сделала блиста­тельный вклад в русскую литературу. И недаром, получив в подарок от Бори­са Слуцкого машинописный сборник “Европейской ночи” и прочитав его, я на­звал свою первую московскую книгу коротким и ёмким словом — “Звено”, ко­торое взял у Ходасевича:

Во мне конец, во мне начало,

мной совершенное так мало!

Но всё ж я прочное звено:

Мне это счастие дано...

В России новой, но великой

поставят идол мой двуликий

на перекрёстке двух дорог, г

де время, ветер и песок.

Париж 1928 г.

А прочитав “подарочное” издание “Европейской ночи”, сразу же запом­нил и стихи о няне Елене Кузиной, и страшное стихотворение “Перед зерка­лом”... И ещё вспоминаю о том, как летом 1960 года мы втроём — Анатолий Передреев, Владимир Дробышев и я — отправились на Николину гору, на да­чу к поэту Николаю Асееву поблагодарить старика за предисловие к стихам Передреева, опубликованным в “Литературной газете”. На асеевской даче его жена — одна из трёх сестёр Синяковых, широко известных в литературной среде, напоила нас чаем, пару бутылок коньяка мы захватили с собой, язы­ки у нас развязались, и я спросил Асеева — был ли он знаком с Ходасевичем и близок ли ему этот поэт. Асеев встрепенулся и почти закричал: — Да Вы что, молодой человек! Он же был человеконенавистником! Когда над его париж­ской мансардой пролетал самолёт, он, почти неподвижный, прикованный к постели, вздымал к небу руку и кричал: — Упади! Упади!

Да, человек таких страстей, вспоминая о няне-кормилице, мог бросить в лицо мачехе-родине: — Я высосал мучительное право тебя любить и прокли­нать тебя!.. Александр Межиров, конечно же, знал эти слова, когда писал в своей эмиграции, в доме для престарелых: “Можно родину возненавидеть — невозможно её разлюбить”. Но, увы, всё-таки разлюбил, и этому предшест­вовал целый ряд событий...

Ненастной зимней ночью 1988 года в Москве случилось несчастье, о кото­ром один из второстепенных шестидесятников-демократов поэт Пётр Вегин в книге своих мемуаров “Опрокинутый Олимп” напишет подробно и правдиво: