К причалу

Как всегда после работы, я поехала в Комитет помощи Испании, где в тот день дежурил Вадим. В небольшой комнате было много народу. Мужчины и женщины приносили в дар борющейся Испании деньги, вещи. На стене — план Мадрида, плакаты: «Спасение Испании — это спасение мира...» На плакатах — искромсанные трупы детей, груды дымящихся развалин. Карта Испании испещрена красными флажками. Около карты люди шептались: «Дорога на Мадрид открыта. Неужели?! Позор!..» Молодая девушка всё повторяла:

— Поеду! Я поеду. И на мою долю найдется винтовка...

Коренастый старик говорил Вадиму:

— Враг подходит к Мадриду. Я стар, но я могу сражаться. Я поеду, я буду бороться за наше общее дело. Ты это учти, парень.

Старик чем-то напомнил мне папашу Анри.

Вошла женщина:

— Я хочу дать свою кровь. К кому нужно обратиться?

Кончилось дежурство, и мы пошли домой. Шли молча. Каждый думал о своем. В тот вечер я в первый раз почувствовала, что никакая сила не уведет меня в сторону.

Мы подходили к дому. Замедлив шаг, я повернулась к Вадиму:

— Поедем, Вадим, в Испанию. Ты не бойся, я буду храброй.

У Вадима что-то дрогнуло в лице. Он молча обнял меня за плечи, прижал к себе.

На лестнице встретили нашего соседа, кавалера Почетного легиона.

— Как видите, месье Кострофф, — важно сказал он, — Блюм ведет правильную политику. Лига Наций, как вы сами могли убедиться, это подтвердила. В Испании идет война гражданская...

— Эта гражданская война обернулась иностранной интервенцией, месье! — сказал ему Вадим.

— Марина, я сегодня разговаривал с Вайяном-Кутюрье, — сказал Вадим, когда мы вошли в квартиру.

— О чем?

— О моей отправке в Испанию.

— А я? Впрочем, это всё равно. Так мы едем?

— Нет. Пока.

* * *

Жозефин возвращалась в Касабланку, и мы с Жано провожали ее. Когда я вернулась с вокзала, дверь открыл мне Сергей Кириллович! Они с Вадимом стояли в передней. Сергей Кириллович, видно, собирался уходить не дождавшись меня.

— Сергей Кириллович, милый! Надолго?!

— На несколько дней.

Они вернулись в комнату. И, как раньше, мы сидели за нашим низким столиком, и на столе всё те же коричневые чашки, и в кофейнике еще не остывший кофе, и рюмки, и в пузатой бутылке кальвадос, — всё как раньше. И всё-таки нет, не совсем.

Я всматриваюсь в лицо Сергея Кирилловича: похудел? да, но что-то в нем появилось незнакомое.

— Трудно там? — спрашиваю я.

— Трудно, Марина. И самое трудное — отступать.

Он чуть отодвинул кресло и уселся поудобнее.

— Ну да не всё же отступают.

— Противник силен. Атакует механизированными силами,

— А у республиканцев? Нету? А Россия не помогает разве?

— Между Советским Союзом и Испанией лежит Европа, — говорит Вадим. — А теперь пролегли еще «комитеты по невмешательству».

— Которые все силы кладут на то, чтоб не мешать итальянским и испанским самолетам пролетать и над Средиземным морем и над Францией, — говорит Сергей Кириллович.

— Сергей Кириллович, скажите, а русских там много?

— Нет. Очень мало.

— А французские газеты пишут, что их там сотни тысяч.

— Это ложь. Их очень мало.

— И вы сними... Как они... к вам?..

— Первым моим генералом был советский генерал. Первый советский офицер, которого я увидел вблизи. — Он поднял глаза на Вадима. — Мало там советских людей, но зато какие! Мне они помогли. Очень помогли.

— В чем? — спросила я.

— Понять душевный строй советского человека, Марина.

Вадим встал, прошелся к окну, вернулся, раскрыл «Пари суар».

— Народная Армия переходит в наступление, — сказал, не поднимая глаз от газеты.

— Когда я в пять часов утра покидал Мадрид, тысячи две человек стояли в очереди у закрытого еще призывного пункта, — сказал Сергей Кириллович. — Энтузиазм охватил всю страну.

— Много героизма, Сергей Кириллович?

— Много и трусости. И того и другого.

— Троцкисты орудуют, — говорит Вадим.

— Там не только троцкисты, там кое-кого из испанских генералов не мешало бы стукнуть. Фашисты... явные. Сволочь!

Когда речь заходила о фашистах, на губах у него появлялась легкая брезгливая усмешка.

— Сволочь! — повторил он.

— Сергей Кириллович... Вы, с вашей воспитанностью... — Непривычно мне было слышать от него такое.

— Я свою воспитанность законсервировал до более спокойных времен.

— Тогда боюсь, что она вам еще долго не понадобится, — сказал Вадим. — По-вашему, всё настолько плохо?

— До хорошего далеко.

— Война — ненавистное дело, — говорит Вадим. — Не ушли еще из памяти годы нашей гражданской.

— Конечно, России в годы гражданской войны было куда горше, — сказал Сергей Кириллович. — Но главное — Россия узнала победу.

— Окончательную, — сказал Вадим.

— Испанцам, при всей тяжести их положения, всё же легче, чем в свое время было моей стране. Их не бросили. Всё честное к ним ринулось на помощь, — сказал Сергей Кириллович.

На смуглом его лице было выражение суровости. Я снова всмотрелась в него: новой в нем была уверенность в себе, как у человека, знающего, что ему делать в поворотные моменты жизни.