К причалу

На стене висела огромная карта СССР. Она была составлена сплошь из драгоценных камней, сложенных наподобие мозаики. Здесь были нежно-голубые топазы, изумруды, яшма, золотистый хрусталь, горный дымчатый, рубины огромных размеров — неиссякаемое богатство уральских недр. Рубиновые звезды обозначали столицы советских республик, аквамариновая лента — Северный морской путь. Нефтеносные районы, угольные, рудные бассейны были выложены из агата и яшмы.

В толпе тут и там слышно: «Россия ушла на сто лет вперед!..» — «А ведь только двадцать лет, как существует!..»

Мы встретились глазами с Вадимом. Глаза Вадима улыбались.

— Пойдем походим? — сказал он. — Потом еще вернемся.

— Может быть, схлынет немножко, — сказала я.

Кивком Вадим показал в сторону входа — сплошные потоки людей.

Мы переходим вместе с толпой из зала в зал, разглядываем большие фотографии новых домов, новых заводов, фабрик, шахт, школ, больниц, университетов, новых улиц в старых городах, новых городов в тайге. Магнитогорск, Уралмаш, Челябинск, новые нефтяные районы, железные дороги в пустынях, полет в стратосферу, прокладка Северного морского пути, челюскинская эпопея, полярная экспедиция на дрейфующей льдине, беспосадочный полет в Америку, парад физкультурников на Красной площади, девушки-парашютистки, макеты новых заводов, макеты театральных постановок, книги, книги, книги... Огромный глобус, и на нем — место высадки полярников, Северный полюс, морские станции... Документы жизни, насыщенной трудом, трудом и трудом.

Вадим застрял около модели какого-то сложного станка. Я отошла в сторонку, ожидая его. Я видела, как люди останавливались около этой модели, обращались к Вадиму, очевидно принимая его за сотрудника павильона, и Вадим с готовностью им что-то показывал и объяснял.

Был уже вечер, когда мы возвращались домой. Метро было переполнено, и мы решили пропустить один поезд и сели на скамейку. Поезд ушел, и перрон опустел. Поодаль стоял молодой человек, который тоже не поехал. Вадим раскрыл «Пари суар», а я от нечего делать стала наблюдать за молодым человеком. Мне показалось, что он следит за нами. И даже вот не уехал почему-то.

На платформе опять собралась толпа. С глухим грохотом вынырнул из туннеля поезд, и люди бросились к вагонам. Минута — двери с треском захлопнулись, и платформа опять опустела. А молодой человек снова не уехал и теперь уже не спускал глаз с Вадима.

Я встревожилась, хотя на шпика он похож не был. Не был он похож и на француза, лицо — скорее русское. Что-то в нем даже напоминало Вадима.

Но что такое? Идет к нам!

— Вадим — ты?

Вадим вскинул голову. Смотрит. Вскочил:

— Федя!

Обнялись, вглядываются друг в друга.

— Вадька, черт! Живой... Я думал, тебя уже и нет! — И опять обнимаются.

Я гляжу на них. Господи боже мой — Федя! Тот самый Федя! Я так много знаю о нем. Вадима школьный товарищ, друг, однополчанин.

Вадим обнял меня одной рукой за плечи:

— Моя жена — Марина.

— Вот как! — сказал Федя и протянул мне руку.

— А я вас давно знаю, Вадим рассказывал.

— Федя, как в Париже-то оказался?

— Командировка. На выставку. Завтра возвращаюсь в Москву.

— Ага — архитектор?

— Скульптор... Вадька, как же я тебя, дьявола, разыскивал, куда только не обращался...

— Да что же мы тут стоим! Поехали к нам, — говорит Вадим.

Федя почему-то заколебался.

— Да ну, Федька! — Глаза Вадима смотрят весело.

— Пошли! — сказал вдруг Федя решительно.

* * *

— А куда выходит это окно? — Федя перегнулся через оконный балкончик и заглянул в переулок. Там только что зажглись фонари, жидкие и тусклые.

Мы с Вадимом собирали на стол. Достали из шкафа всё, что у нас было.

На зеленоватой толще стеклянного столика у меня уже красуются розовые рюмки «под хрусталь» и только что вошедшие в моду майоликовые тарелочки, чашечки, блюдечки, — всё розовое, дешевое, и всё — стильное. И я бегаю и тащу из кухни еще и еще.

— Вадим, а у нас — мартель! Мы и забыли!..

— Тащи, Маришка, всё тащи.

Федя ходил по квартире, рассматривал, заглядывал в стенные шкафы, открывал всякие дверцы, зашел в ванную:

— Ребята, что это? Счетчики? Неужели на воду?

— Да, и не только на горячую, — прокричал ему из комнаты Вадим, — а и на холодную!

— Чудеса, честное слово.

— И телефон, за каждый звонок плати.

— А в России как? — спросила я.

— В России, Марина, за двадцать пять целковых в месяц целый день могу доклады по телефону читать. — Федя распахнул окно и высунулся за оконную решетку.

— Федя! — позвал Вадим. — Да брось ты там парижские крыши рассматривать. Иди сюда, садись.

— Чудо-город, — сказал Федя, входя в комнату.

Федя сидел, отвалившись в кресле, и смотрел на Вадима с какой-то суровой ласковостью, как старший брат, хотя я знала, что они однолетки.

— Вот черт! Сколько ж тебе было тогда? Лет семнадцать?

— Почти, — сказал Вадим. — Да столько же, сколько и тебе.

— И куда же тебя, дьявола, забросило! Мы в те дни все тылы у белых обшарили — как в воду канул парень, Ну, давай рассказывай.

— Да что́ уж теперь. Дела далекие. Минувшие.

Вадим замолк. О чем-то думал.

— Ну, ну, — сказал Федя, — давай.