Мы идем с Мадлен к площади Обсерватории, потом сворачиваем на бульвар Сен-Мишель. На углу улицы Суфло наш студенческий ресторан «У Жюльена» закрыт. И кафе-брассери напротив — тоже. Огромная его терраса пустынна: столики, кадки с олеандрами убраны, «Кафе де ля Сорбонн» закрыто. Обувной магазин «У Рауля» на замке.
В дверях бакалейной лавки стоит бледный хозяин с трясущейся нижней челюстью, просит: «Берите! Берите всё! Сахар, кофе, шоколад, чай, всё, всё, что в лавке, берите! Пусть не останется бошу...»
Мадлен машет рукой. Мы идем мимо. Редкие прохожие, как мы, идут мимо. Сгущаются сумерки.
Мы идем вдоль Сены. Ее притихшие набережные безлюдны. Мы бредем к Лувру. К Тюильри...
Пустыня безлюдных улиц. Пустыня безлюдных домов. Тишина. Мертво. Дома, как скалы, стоят черные, безглазые. Город молчит. Безлюдье.
Неправдоподобная, жуткая тишина.
Идем с Мадо молча.
Теперь, когда нет шума и запахов бензина и выхлопов, и тишина, я остро воспринимаю самые легкие звуки и запахи, — запахи Сены, асфальта, каштанов, Парижа. Я проникаюсь его волнующей красотой. В тишине и безлюдье выступает еще ярче великолепие его. Никогда еще Париж не был так прекрасен. Притихший, он как бы с одинаковым презрением взирал на тех, кто его бросал, и на тех, кто собирался им овладеть.
Париж, город юности моей...
— Буржуазия моего времени, при всем своем свинстве, защищала свою родину от немцев, — говорит мне папаша Анри, — защищала, а не пихала ее бошам в руки. А сегодняшняя сволочь отдала им... бошам, бошам Францию!..
*
Над крышами Парижа кружатся с оглушительным грохотом серебристые самолеты с громадными черными крестами на крыльях...
Они кружатся вот уже сутки.
*
...С папашей Анри иду на площадь Этуаль.
Триумфальная арка...
Вечный огонь — неугасимая лампада над могилой Неизвестного солдата...
Немецкий часовой с винтовкой...
Охраняет? Кого?..
Вокруг могилы немецкие военные выстроились по стойке «смирно». Отдают честь.
Символу победы над немцами в прошлую войну?
У папаши Анри дрогнуло лицо:
— Merde! — Дерьмо! Дожили!
*
...У собора Парижской богоматери.
Автокары выбрасывают тучи серо-зеленых фрицев, и в серых мундирах белесых Гретхен, и всё это валом валит в Нотр-Дам.
Туристы?!
Введено берлинское время. На всех парижских циферблатах стрелки переведены на два часа вперед. Комендантский час продлен до двадцати трех часов. Всё равно — улицы безлюдны.
Парижане понемножку возвращаются. Открываются некоторые рестораны, кафе, лавки, магазины.
Гитлеры, как шакалы, накинулись, — бананы, шоколад, сахар, кофе... всё-всё, что попадается под руку. Платят. Марками, разумеется. Пусть. Деньги всегда деньги. В универсальных магазинах, в салонах готового платья, в перчаточных, чулочных, бельевых, всюду всего — навалом! Опустошают. Платят культурно и корректно, и владельцы рады, и спускают залежавшиеся товары, и получают марки. Деньги всегда деньги.
Потом стало известно, что деньги у немцев липовые, что их печатают тоннами специально для оккупированных стран, и ни в Германии, и ни в какой другой стране хода они не имеют.
За ничего не сто́ящие бумажки гитлеровцы могли скупить всю Францию.
*
Судьба государства окончательно отдана в руки престарелого маршала. Восьмидесятичетырехлетний Петэн, враг республиканского строя, получил права абсолютного монарха. Старая развалюха преисполнена решимости «омолодить Францию»!
*
Подписано перемирие с Гитлером: три пятых французской территории остается оккупированной.
Перемирие подписано в просеке Компьенского леса, в том самом месте и в том самом вагоне, в котором 11 ноября 1918 года маршал Фош продиктовал свои условия побежденной Германии.
11-е ноября... День Перемирия. Праздник, Национальный праздник Франции, День парадов и молебнов. Выло. Еще вчера. У Триумфальной арки — прохождение войск, сверкание кирас, золотых шлемов с конскими хвостами. Со стороны авеню Великой Армии тянется громадная колонна бывших участников войны, и среди них, особой группой, русские, сражавшиеся во французских окопах. Идут. К Триумфальной арке. Перед могилой Неизвестного солдата проходят его боевые товарищи — великая процессия инвалидов войны 1914—1918: в двухколесных каретках, в механических креслах, тесно связавшись под руки, плотными шеренгами тянутся слепые — в черных очках, безглазые, беспомощно поднимающие пустые веки...
Под звуки фанфар выступают кавалерийские полки. Медленно проходит артиллерия... Негреющее зимнее солнце плещет в стальной щетине пехотных штыков... Угрюмо ползут приземистые грязно-коричневые танки... Парад.