К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Таким образом, апокалиптические, визионерские видения «Стихов о неизвестном солдате» сплетены из языка, связаны с его глубокой переработкой. Первый, базовый уровень – язык с его устойчивыми сочетаниями и уже спрятанными в них метафорами (вроде света, который может, подобно человеку, стоять на чем-либо или бить) – последовательно трансформируется во «вторичное» семантическое поле, или, говоря метафорически, в тканевую основу, по которой дальше можно точечно «вышивать».

Создав эту «общую ткань», Мандельштам дальше разрабатывает ее важнейшие мотивы и образы, лишь иногда вплетая в нее новые смысловые линии. Если использовать упомянутое в начале и безусловно продуктивное сравнение «Стихов о неизвестном солдате» с музыкальным произведением, то можно сказать, что Мандельштам вводит несколько тем и дальше сложным образом варьирует их. Новая идиоматика при этом активизируется только в отдельных «сильных местах» текста и в самом его конце.

Так, специально выделенным и в некоторой степени независимым является фрагмент о черепе, где создается новый образный ряд. Однако он предстает в обрамлении уже акцентированных тем. В свете общей семантической переработки идиоматики здесь возникает семантизация «третьего порядка», та самая вышивка по уже изготовленной ткани.

В этом фрагменте развиваются важные для всего текста темы зрения, «денежной» ценности человека («Чтоб в его дорогие глазницы / Не могли не вливаться войска»), звездного неба («Понимающим куполом яснится», «Звездным рубчиком…»), которые уже представляют собой трансформацию нормативных коллокаций (дорогие глаза, свет льется, небесный / звездный купол). В связке с этими темами вводятся и новые – тема шитья («Звездным рубчиком шитый чепец»), чаши («Чаша чаш…», «Мыслью пенится…»), а также рекурсивный образ «…сам себе снится», который для всего стихотворения становится очень существенным и заявляющим рекурсию как отдельный прием и одновременно содержательную тему. Разумеется, и этот фрагмент основан на модификации первичного языкового уровня: чистотой своих швов – чисто проведенный шов, (череп) мыслью пенится – мысль кипит.

В финале, не похожем на все предыдущие части стихотворения, в полной мере реализуется принцип наложения нового, «ударного» пласта идиоматики на уже и так семантически осложненный текст. Товарно-денежная тема в сочетании с темой чаши («И сознанье свое затоваривая / Полуобморочным бытием, / Я ль без выбора пью это варево») дальше подкрепляется рекурсией, которая и раньше была точечно встроена в текст (лесистые крестики сами собой помечали океан или клин боевой; сам себе снится).

Строка «Свою голову ем под огнем», где отзывается тема черепа, представляет собой рекурсию, которую невозможно визуализировать. Однако даже в этом предельно трудном и фантасмагорическом образе распознается идиоматика, а именно напластование выражений грызть себя, есть себя (поедом), голова горит. Заметим, что в идиомах грызть себя, есть себя уже в некоторой степени заложена рекурсивность, которая не воспринимается как нечто странное, поскольку эти выражения входят в узус и метафорически называют конвенциональные эмоции.

Итак, думается, что и сама ткань текста, и смыслы, которые в нем видятся, основаны на нормативном языке, и это определенным способом действует на читателя. Ему, завороженному «космическими» и апокалиптическими картинками, они – при всей их необыкновенной новизне – кажутся интуитивно ясными. Такой эффект одновременной понятности в целом и непонятности в частности (при медленном чтении с остановками на каждом отдельном образе), с нашей точки зрения, объясняется тем, что исходный фразеологический план каким-то образом активизируется в сознании читателя. Какими бы сложными ни были новые образы, читатель оказывается способным интерпретировать их на интуитивном уровне, поскольку они так или иначе сводятся к узнаваемым микросмыслам и метафорам, затвердевшим в языке (хранилищем таких метафор как раз является в первую очередь идиоматика).

В свете нашего разбора можно сказать, что парадокс «Стихов о неизвестном солдате» в том, что это не только стихи о мировой войне и трагической судьбе человека, но и стихи о языке, о его смысловых возможностях.

9. «ПАРОХОДИК С ПЕТУХАМИ….» (1937)

Если предыдущие стихотворения, как мы старались показать, органично трансформируют фразеологический план русского языка, то есть создают на его основе уникальные, очень сложные и одновременно интуитивно понятные поэтические высказывания, то заключительный пример в этом разделе работы призван продемонстрировать сбой этого механизма.

3 июля 1937 года Мандельштам написал одно из последних известных нам стихотворений: